Давид Лившиц

В тот солнечный день папа мой, Яков Михайлович, уехал в командировку, мама ушла на работу, она работала на почте, и велела брату присматривать за мной. (К тому времени меня ещё не отдали в детский сад, это сделали после того, как я поджёг дома диван. Ну, это другая история). Смотри, сказала мама, чтобы Додик (Додик это я) опять не сбежал с мальчишками на Терек. Терек это такая река, купаться там было нельзя, вода ворочала и толкала большие камни, но мы любили, держась за палки, переходить вброд на другой берег. Между прочим, я долго думал, что так называются все реки. Может, потому что пословица была: на Кавказе все реки – Те-реки, все хлебы – чебуреки, все люди – абреки. То есть, разбойники. Главное, повторила мама, не пускай на Терек. А что может быть интереснее Терека? Брат это знал не хуже меня, и чтобы я никуда не ходил, он мне дал…ну, об этом чуть пониже…

Очень хочу рассказать про брата. Конечно, понимаю, это не всегда к месту, но всегда хочется, когда вспоминаю его. Может, я любил его сильнее всех, не зная этого.…А может потому, что он рано погиб, и я не дотянулся до него, как надо было, и всё тянусь и тянусь…

Миша был старше меня на шесть лет. Он родился в 1923 году. 23-го февраля. Мы, опять же, очень гордились этим, ведь 23 февраля был День Красной Армии! А про 1923 год я узнал только потом, когда вырос, то, что теперь знают все, что тех, кто родился в двадцать третьем, почти всех убило на войне, в живых осталось только три процента. Это точно так, в Мишином классе было 18 мальчиков, и 17 из них погибли. Про восемнадцатого не знаю, – он был немцем, и его на фронт не взяли, а, наоборот, отправили в другую сторону.

В тот день Миша сел читать книжку, а мне сказал - иди во двор, только далеко не уходи. Но я не успел даже до дверей дойти, как в комнату вошёл Венька Дьяченко, Мишкин школьный товарищ. Я не любил Веньку, он всегда меня щёлкал шелобаном, когда проходил мимо. Никто не щёлкал, - эвон, сколько друзей было у Миши, - а это всегда щёлкал, и это было больно. Мишка, - сказал Дьяченко, - скорее в школу, дело есть, и они стали говорить про свои дела, а я увернулся от Веньки и пошел во двор. Пацаны уже собирались играть в лапту. Мы хотели конаться, но палки не нашлось, и принялись считаться. «Цукете мукете ме, абене фабене кумане, ики пики граматики, чок!»

Я не знаю, что значили эти слова, может быть, теперь, изучая иврит, я наткнусь на них, если они ивритские, и пойму смысл. А тогда мы просто произносили это, как заклинание, и при слове «чок!» тот, на кого попадала ладошка коновода, выходил из круга.

Тут в окно веранды высунулся Миша и позвал меня наверх. Я пошёл в школу, ненадолго, сказал Миша, а тебе вот 10 копеек, дойдёшь до угла, смотри, не дальше! - и купишь себе петушка на палочке. Вот это да! Подфартило! Увернувшись от Дьяченко, который снова прицеливался, как бы дать мне щелобана, я поскакал по нашей железной лестнице вниз, сжимая в кулачке гривенник, и оря на весь двор: «А у меня 10 копеек! А у меня есть 10 копеек!»

И вот тут – внимание! – всё и начало происходить. Я вижу, - сейчас бы я сказал так, - тот далёкий миг, как в замедленном кино. Я спускаюсь во двор. И все ребята бросают игру и окружают меня. Петушок на палочке! Это ж любимое лакомство для любого…Вы не знаете, что это? Ну, как же! На земле нет такого человека, кто бы не знал, что такое Петушок-на-палочке! Сладкий, ярко раскрашенный петух-леденец, праздник для любого … Вы лижете и лижете этого петушка, сглатывая сладкий сироп слюны, и петушок долго не тает…Он постепенно превращается в цыпленка, потом в оплавленную, но всё ещё сладкую сосульку, и вот уже грызёшь палочку, всё, что осталось от конфеты, и оттягиваешь момент, когда уже от леденца ничего не остаётся, кроме безвкусной щепочки во рту. Да и с ней расстаться жалко…

Врёшь! – сказали ребята. – Никакого десятчика у тебя нет!

А вот и есть, а вот и есть!…

Покажи!!

А не покажу. Ищите! Найдете, – покажу!

Все отвернулись, а я стал думать, куда спрятать монету.

Карманов в трусиках нет, можно бы под пятку, но когда бегаешь без сандалий, какая пятка!

Ну, - кричали нетерпеливо пацаны, - мы поворачиваемся!

Сейчас! Сейчас! - Я поднёс потный кулачок ко рту и сунул десятчик под язык:

- Говово! - Я хотел сказать «готово», но язык цеплялся за монету, и получилось «говово». Ребята стали осматривать меня и ощупывать, вертя, и так и эдак, а я только ухмылялся и молчал. Ну, молчал, конечно, не от важности, а чтобы не выдать себя: во рту было кисло и прохладно, заветная денежка лежала надёжно, но мешала говорить.

Никаких денег у него нет, - сказал самый маленький из всех чернявый Алик Акопян, когда закончил осмотр. Алик всегда всем не верил.

Есть. – Прошепелявил Вовка Мошкович. – Я знаю, где он спрятал.

Нишиво ты не жнаешь, - сказал я.

Вовка прищурил ехидно один глаз, наклонил к плечу голову, - была у него такая ужимка, когда он собирался сказать что-то важное, и вытянул вперёд руку с указательным пальцем.

Открой рот! – сказал Вовка.