Давние встречи

Умер Бунин в Париже, далеко от родной земли, но как, по всем признакам, манила, звала его эта родная земля. Он писал письма в Россию старым знакомым, тосковал. Бунин прожил долгую, толстовскую, редкую у писателей жизнь. В записках своих жена Бунина вспоминает, что умирал он, терпеливо перенося страдания, выполнив до конца долг, подобно моряку Бернару, о котором писал Мопассан. И до последней минуты вспоминал Россию.

Золотое сердце

Впервые я увидел его в цирке «Модерн», на Каменноостровском. Я сидел во втором или третьем ряду, недалеко от служебного выхода на арену. Пахло конюшней, опилками, тем особенным, острым смешанным запахом, которым пахнет во всех цирках. Чемпионат французской борьбы начинался в последнем отделении программы. Одетые в униформу люди бойко расстилали тяжелый, толстый ковер, торопливо сметали опилки. Роняя голубые искры, под куполом цирка шипели круглые дуговые фонари. Торжественно начинался «парад-алле», которым командовал цирковой арбитр, известный под кличкою «дядя Ваня», кумир гостинодворских приказчиков и завсегдатаев третьеразрядных питерских трактиров, самодовольный толстый человек с нафабренными усами, в русской суконной поддевке. Кто-то из соседей толкнул меня под локоть, показал на арену. У самого барьера за маленьким столиком сидели члены жюри. Толкнувший меня сосед тихо сказал:

— Посмотрите: писатель Куприн!

Один из трех был одет в широкое, длинное заграничное пальто. Широкополая мягкая шляпа притеняла татарское смуглое лицо со сквозившей черной бородкой. Куприн сидел неподвижно. С юношеским любопытством смотрел я на знаменитого писателя, книги которого мне были так хорошо знакомы.

Под звуки марша, пружинисто ступая обутыми в римские высокие сандалии ногами, играя мышцами растопыренных в локтях рук, по-бычьи наклонив стриженые головы, гуськом выходили на освещенную арену увешанные регалиями прославленные борцы.

Всем было известно, что писатель Куприн любит цирк, знает и любит смелых, простых и беспечных артистов-циркачей: клоунов, борцов, наездников, фокусников, прыгунов. Рассказывали и писали о дружбе его с известным клоуном Жакомино, очень веселым, быстрым, маленьким человеком, ежегодно выступавшим в том же, ныне не существующем цирке «Модерн».

Скоро я совсем близко увидел Куприна. Произошло это в небольшом нодвальном ресторанчике Давыдова, который посетители попросту именовали «Давыдкой» (этот известный «литературный» ресторанчик

Куприн описал в рассказе «Штабс-капитан Рыбников»). Ресторанчик «Давыдка» находился на Владимирском проспекте, рядом с бюро похоронных процессий, против редакции «Петербургской газеты», откуда в обед и вечерние часы сходились газетные репортеры — народ бойкий, всезнающий и бесцеремонный. С этим бойким репортерским народом писатель Куприн издавна вел дружбу, как и с веселыми, любезными его сердцу циркачами. Из этих близких Куприну газетных людей я хорошо знал Мишу Ялгубцева, способного, добродушного, вконец спившегося человека.

За кружкою пива я сидел в передней, буфетной комнате, в которой стоял широкий резной прилавок-буфет, заманчиво уставленный закусками, бутылками, хрустальной посудой. Точно капитан на мостике корабля, за буфетом возвышался сам хозяин ресторана, зоркий круглый человечек, отдававший приказания бегавшим от столика к столику лакеям-половым. Помню, как открылась стеклянная дверь и, спускаясь по ступенькам, с улицы вошел раскрасневшийся Куприн, оживленный, плотный и веселый, в том же широком английском пальто и широкополой шляпе. Смахивая с рукавов дождевые капли, он подошел к буфету. Не подсаживаясь к столу и не раздеваясь, Куприн на ходу выпил рюмку водки, шутил с окружившими его людьми. Я близко видел его лицо, слушал его голос, но подойти и заговорить с ним, разумеется, не решился.

Не помню, кто нас познакомил. То ли писатель Александр Грин (с Грином я познакомился раньше), то ли приятель Куприна, старый репортер Миша Ялгубцев, то ли путешественник З. Ф. Сватош — интересный, бывалый человек, с которым меня свела судьба в первый год моего пребывания в Петербурге.