Давние встречи

Вячеслава Яковлевича искренне любили его друзья и его многочисленные читатели, разбросанные в просторах родной страны, искушенные и не искушенные в чтении книг. Нас, близких друзей, тянуло к Шишкову его гостеприимство, наблюдательный и острый ум, умение радоваться чужим радостям, делить чужие горести. На огонек шишковской квартиры охотно сходились самые разнообразные люди, знакомые и друзья. Сходились писатели, художники, водолазы, ученые и неученые, музыканты, студенты, врачи. Вспоминать шишковские вечера приятно, особенно приятно вспоминать самого радушного хозяина, его добродушную, чуть лукавую улыбку, шутливые и серьезные разговоры, чудесные шишковские пироги. Из шишковского дома засидевшиеся гости уходили на пустынные улицы Детского Села веселые, немного хмельные, согретые человеческим теплом домашнего шишковского очага.

Вячеслава Яковлевича любили слушать его многочисленные читатели, всегда переполнявшие аудитории, когда он выступал публично. Его «шутейные» рассказы, их доходчивость, добродушный юмор неизменно возбуждали дружный смех. И с шишковских вечеров слушатели уходили обогретые теплом шишковского веселого и понятного всем слова.

В. Я. Шишкова очень любили дети, его юные читатели. В нем они чувствовали своего, им очень близкого и понятного. Им нравилось его лицо, его голос, его веселые и понятные шутки. Однажды я видел Вячеслава Яковлевича, окруженного детьми. Это происходило в Ялте, в санатории для туберкулезных детей, где лежала моя тяжело болевшая дочь. Больные дети окружили его шумной толпой, они жались к нему, заглядывали в его лицо. Он шутил, разговаривая с ними, читал свои рассказы. И я видел, как на лицах больных детей, заключенных в стенах санатория, зажигался радостный свет жизни. Общение с писателем Шишковым было для них самым радостным событием, лучше всяких лечебных процедур поднявшим тонус их жизни, надолго их ободрившим.

Вячеслав Яковлевич не был ни охотником, ни рыболовом. В его руках я никогда не видел ни удочки, ни ружья. Но он обладал глазом и чутьем настоящего охотника, любил природу и нашего брата-охотника, любил пошутить, послушать охотничьи колоритные разговоры, изображать которые он был большой мастер. Думаю, и на охоте он не ударил бы в грязь лицом. Он любил и знал природу родной страны, знал Сибирь и тверскую деревню.

В личной, писательской жизни Шишкова было больше дней солнечных и счастливых, чем дней ненастных и непогожих. Судьба к нему благоволила. В годы расцвета его таланта и продуктивной работы здоровье и личное счастье ему не изменяли. И работать он умел усердно, не отрываясь, не расходуя сил на житейские невзгоды, не вкушая отравы горьких утрат.

До старости — впрочем, Вячеслав Яковлевич никогда не казался стариком — Шишков сохранил молодое сердце, бодрость духа и сил. Простое, ясное счастье до самой смерти сопутствовало В. Я. Шишкову. В утверждении жизненного счастья, необходимого каждому человеку, ему помогала самый его близкий друг — жена. Можно низко поклониться Клавдии Михайловне Шишковой, редкой русской женщине, светом своего сердца осветившей путь писателя, навеки отдавшей ему это верное и чистое сердце!

Год в Берлине

Помню деревенскую глухую усадьбу, жаркие июльские дни. Пахнет сеном, изо всех сил орут лягушки в знакомом с детства мельничном пруду. Над деревней полуденная тишина, которую рассекает пронзительный свист стрижей. То и дело ныряют, щебечут под карнизом ласточки.

Я лежу под яблоней с книжкой в руках, читаю. Прочитанное как бы сливается с тем, что меня окружает. На книжке незнакомое имя писателя: гр. А. Н. Толстой. Книжку я купил в городе, на вокзале, возвращаясь из училища на лето в деревню. Чем-то взволновала, обрадовала меня эта книжка. Свежестью и ясностью языка, которые и тогда я уже чувствовал и понимал, трогательным изображением чудаковатых людей, описанием приволжской, мне незнакомой природы? Трудно ответить на этот вопрос. Да и вообще трудно ответить, почему нравится и волнует нас тот или иной писатель. Быть может, для этого нужно родство душ, совпадение вкусов? Так часто мы откладываем в сторону недочитанную модную книгу, в которой, казалось бы, все слажено гладко, и возвращаемся к уже прочитанному, полюбившейся повести или рассказу.

Время было тревожное. Над городом и деревней еще висели тучи революции пятого года, гремел ее отдаленный гром. Кое-где бурлила молодежь, происходили волнения, рабочие и студенческие забастовки, в деревне изредка полыхали помещичьи усадьбы.

Напуганные «ужасами» революции, потомки прожившихся дворян сбывали заложенные родовые имения, кидались спасаться в города, разъезжали по заграничным и отечественным курортам. Празднуя барыши, потирал руки пройдоха кулак, за гроши скупавший на слом дворянские старые гнезда.

Чуткая молодежь кидалась подчас в крайности. Сами собой возникали течения, собирались всевозможные кружки. Спорили о символизме и декадентах, о загробной жизни и революции, о Христе и толстовцах. Многие мрачно и безнадежно пили.