Даже не ошибка

В этом месте он убирает карточку. А цитирует он стихи из книги под названием «Беги, песик, беги». В ней собачка-девочка примеряет различные шляпки и каждый раз спрашивает: «Привет, как тебе моя шляпка?» — а пес неизменно отвечает: «Не нравится мне это». Эти стихи — его самое любимое место в книге. Вот он и произносит их, переходя к следующей карточке. Целыми часами наш сын одушевляет разговорами буквы алфавита, буквы рады ему, они здороваются с ним и с его мамой. А теперь — он уже сидит на моих коленях — буквы приветствуют и меня: «Плывет, Па».

Надо же, всю жизнь работаю с буквами и словами, но до сих пор они со мною не здоровались.

Я — историк. Это значит, что я нахожу определенные связи между отдельными фрагментами мира и затем экстраполирую эти связи на целый мир. Занимаюсь я этим ежедневно, всю жизнь. Мне никогда не приходило в голову, что я могу отличаться от других людей; мне казалось, все делают как я. Проверка слуха в школе также показала, что все у меня нормально. Более чем нормально: слух у меня был почти сверхъестественно острым. А в школе не знали, что сделать, чтобы я услышал. Но вот в следующем году у меня появился новый учитель — намного симпатичнее, чем старый. И тогда впервые в жизни у меня, как я сейчас вспоминаю, появились друзья. Меня поместили в класс специального образования.

Спустя годы я научился иметь дело с моим избирательным слухом. Разговаривая с человеком лицом к лицу, без посторонних, я слышу все. Но в других случаях мое внимание блуждает: оно начинает фиксировать все другие шумы в комнате. Чаще всего внимание переключается на мои собственные мысли, совершенно не связанные с ситуацией: надо не забыть купить новый наконечник для душа; почему-то не переиздают работу Д’Израели, наверное, он не очень надежен в цитируемых им источниках; как же там было в рекламе старого Канадского клуба, где они поднимаются на ледник и погребают в нем ящик виски, а вам предлагается его найти; и вдруг…

Блаб баб бар гах блабПол.

Если между двумя фразами возникает пауза больше чем в несколько секунд, то я практически превращаюсь в глухого. Скорее всего, свое имя при этом я восприму; это привлечет мое внимание, и я подниму глаза:

Блаб баб бар гах блабПол.

И тут возможны два выхода. Первый — я «возвращаюсь» обратно, стараясь вспомнить все-все, что недослышал перед словом «Пол». Причем иногда это собранные вместе кусочки слов, которых едва-едва хватает, чтобы восстановить смысл:

Сор, сон, сом, масса, румба, мусор

мусор Пол

Ж-жу, же, уже

уже мусор Пол

Тут, ту, ты

ты уже мусор Пол

И в этот момент я могу достроить высказывание:

Ты уже выносил мусор, Пол?

— Нет… А что, сегодня уже проезжал мусорный грузовик?

Тут, бывает, моя жена озадаченно на меня смотрит и повторяет свой вопрос — совершенно другой по смыслу, но звучащий крайне похоже: «Возьмем Моргана за покупками в торговый молл?» А возможно, если я правильно все понял, наш разговор просто продолжится с этого места. Но мне всегда нужно чуть-чуть времени, чтобы до меня дошло: первый пришедший в голову ответ нуждается в уточнении.

Я далеко не сразу понимаю смысл слов. Поэтому каждый день, десятки раз, порой после каждого нового предложения в наших неторопливых разговорах в гостиной, Дженнифер слышит:

— Прости… Что?

Но не это запомнилось моей матери.

— Ну понимаешь, — говорит она мне по телефону, — ты был недостаточно зрелый.

Я стою, прислонившись к кухонному дверному косяку, прижимая плечом телефон и приглядывая за Морганом в гостиной. Он буквально впился в компьютерный экран, обследуя каждый пиксель изображения.

— Ты был не очень готов к обычному классу, — продолжает мама свои объяснения. — Я же говорю, незрелый. Поэтому тебя поместили в особый класс.

— Для отсталых.

— Специальный класс.

— Со специальным обучением.

— Ну как сказать…

— Это был класс специального образования, — настаиваю я.

— Ну это все просто потому, что ты… был незрелым.

— Мама, мне было шесть лет.

— Ну… да, видишь ли… — она изо всех сил старается быть искренней. — У тебя тогда были эти вспышки.

— Вспышки?

— Ты размахивал руками. И ногами. Это если что-то тебя не устраивало.

Ого. Вот оно что.

Никто у меня не спросил ни разу, из-за чего я топал ногами, или кричал, или молотил вокруг руками. Да скорее всего, я и не смог бы ничего объяснить. Случалось подобное только в школе. Просто я хотел, чтобы все вокруг замолчали. Это все было как-то… чрезмерно, чересчур, ужасно — эти взрывы шума, когда все вокруг разговаривают одновременно, поют одновременно, смотрят на меня одновременно, а при этом моя очередь что-то делать, и почему это все не прекратится? Радиус, который составляли мои молотящие вокруг руки и ноги, определял размер моего пузыря — в этом-то пузыре я мог запереться, словно хомячок в прозрачном пластмассовом шарике.