Де Рибас

Здесь, в парке, живописно раскинулись палатки с угощениями. Сверкал хрустальный бассейн в форме буквы «Е». А внутри хрустального вензеля плавали радужные тропические рыбки. Верхний парк напоминал великосветский бивак. Офицеры-гвардейцы съезжали по каскаду «Шахматная гора» с бокалами вина в руках, и, кому удавалось не расплескать его, получали легкие поцелуи дам. Свинцовые скульптуры Большого каскада укоризненно мокли под вспыхивающими водными струями.

Джузеппе с кем-то пил шампанское, с кем-то перебрасывался фразами, обходил танцующих стороной и потерял всякую надежду увидеть предмет своего обожания. Однако возможность эта увеличилась, когда в водоворот тысяч масок влился яркий цветной костюмированный поток из дворца – ее величество пожелала насладиться картиной фейерверка. Многих трудов, толчков, недовольного шипения, извинений стоило Рибасу приблизиться к этому потоку, оказаться возле царской свиты и вдруг услыхать веселый мужской голос возле своего уха:

– Белое домино, не одолжите ли мне тысячу ливров на карманные расходы?

– Вам придется подождать полчаса, пока я не выиграю нужную вам сумму, – отвечал Рибас.

– За полчаса я истрачу вдвое больше! – отвечал, смеясь, граф Андрей, и Рибас не успел сказать: «Но ведь для вас все кончено, граф!», как тот исчез в толпе, которая вынесла Рибаса перед ясны очи вельможного старца в шитом золотом кафтане, а на его лентах сияли звезды, похожие на уменьшенные копии морских звезд; Иван Иванович Бецкий всплеснул руками:

– Куда же вы пропали, мой дорогой? Что поделываете хорошего, мой дорогой? Жаль, что Мельхиор Гримм не напишет об этом бале в своей «Литературной корреспонденции» – Европа знавала балы, но они там никогда не были так сердечны. Однако Гримм скоро приедет, празднества еще грядут во множестве. Кстати, в каких вы отношениях с графом Андреем Разумовским?

– Я был с ним при Чесме.

– А здесь?

– Изредка видимся.

– Изредка. Кхм. Вот как. Ну, прощайте.

И он поспешил за свитой. «Что все это значит? – спрашивал себя Джузеппе. – Почему после вопроса о Разумовском он так сухо распрощался? Может быть, мне лучше уехать?»

Ночной фейерверк над фонтанами большого каскада воссиял цветным сказочным сном. Несть числа было крикам, возгласам, возбужденным лицам, а тени дерев тревожно метались по земле.

– Я надеялась увидеть вас раньше, мой кавалер.

Розы в волосах, платье, тканное цветами, перехваченное под грудью золотым пояском, в руке букетик – Рибас поцеловал руку богини Флоры.

– Конечно же, я искал вас, – сказал он. – И, признаться, совсем потерял надежду.

– Если вы ее имели, она была не очень велика.

– Среди тысяч незнакомых людей, да еще когда они в масках, можно надеяться лишь на чудо.

– Только не говорите, что оно случилось.

– Нет, случилось не чудо, а то, что должно было случиться.

Она взяла его под руку, и они спустились в нижний парк, где на аллеях стояли слуги с факелами. – Кто вы сегодня? – спросил Джузеппе.

– Всего лишь бедная девушка, которая случайно попала сюда.

– Но этой бедной девушке так идет наряд Флоры.

– Увы, бедным девушкам к лицу любой наряд.

Она уверенно вела его куда-то и не оставляла без ответа ни одну из его фраз. Наконец, они вышли к пристани, где многие гости брали лодки с гребцами. Без обычных в таких случаях «ахов» и «охов» Настя ступила на неверное днище и села на диван, обитый кожей. Лодка была о двух веслах, украшена лентами, с навесом, с которого свешивалась цветная бахрома. Гребцу Рибасу лишь оставалось взяться за весла, но уже после двух десятков взмахов он вытащил весла, положил их на борт, пересел к богине и обнял ее.

– Разве сейчас май? – отчего-то шепотом спросила она.

– Я не знаю который час, а уж о месяце и речи нет.

– Флора только в мае позволяет обнимать себя.

Ах да, он забыл, празднества в честь Флоры иногда устраивались в Неаполе в начале мая, и флоралии эти были откровенны в любви. Значит?… Богиня не противилась его поцелуям, он пересадил ее к себе на колени, финские воды кружили лодку. Только на мгновение Джузеппе очнулся, уколовшись о шипы розы.

Потом она бросала цветы в черную воду. Наверху, на побережье, догорал костер петергофского бала. Звезды иногда показывались в просветах низких туч.

– А вы знаете, – сказала Настя, – мой воспитатель подозревает, что и вы в числе заговорщиков.

– Как? Какой воспитатель? О каких заговорщиках вы упомянули? – удивился он.

– Иван Иванович предполагает, что вы участвовали в заговоре против его компаньонки.

– Первый раз об этом слышу! Правда, я что-то такое подозревал, чувствовал. Бецкий на балу говорил со мной о графе Андрее. И сухо распрощался. Ради бога, объясните.

Он почти не видел ее лица в темноте, и время от времени ему казалось, что с ним говорит сивилла.

– Многие считают, что императрице давно пора уступить престол сыну. Но как бы не так! Кто же добровольно отказывается от жизни? Ведь, если она уступит – ее или заточат в крепость, или казнят. За ней достаточно грехов для этого. Что до меня, то мне нравится ее театр.

– Театр?