Де Рибас

– Еще бы! – восклицала, задетая за живое Настя. – Она, представь, сама говорила мне, что считает себя предметом всех его мыслей и чувств. Тогда я сказала, что он знает ее с семилетнего возраста, когда ему было под шестьдесят! Но она отвечала, что никто в мире не полюбит ее так, как он, с такой страстью. Более того, Иван Иванович поклялся матери Глори перед ее смертью, что никогда не бросит любимое чадо, будет опекать и женится на ней!

– Невероятно.

– Невероятно другое. Глори хочет видеть Ивана Ивановича своим мужем, отцом, благодетелем и ребенком!

В доме на дворцовой набережной закипал вулкан, и это было надолго. И дело состояло не в том, что Настя ревновала, а в том, что она теряла привычное положение хозяйки дома. Этого Настя перенести не могла и, конечно же, начались мелкие интриги, от которых Рибас бежал в корпус. Но во время великого поста на одном из обедов у Бецкого он узнал такое, что могло вышибить его из седла.

Началось с безобидных нападок Насти на Мельхиора Гримма, который вновь объявился в Петербурге на бракосочетании Павла. На обеде присутствовали генерал-прокурор Вяземский, Эрнст Миних, Алымова, Алеша, секретарь Хозиков, преподаватель кадетского корпуса Лехнер и дежурный кадет.

– Для меня лично ханжество нестерпимо, – заявила Настя, поддев вилкой брюссельскую капусту. – Но что. же это? Мельхиора Гримма снова уговаривают остаться в Петербурге, занять любую должность… – Она посмотрела на Бецкого и этим дала понять, чью должность может занять Гримм. – Ему сулят баснословные деньги. А тем, кто неутомимо трудится, не обещают ничего.

С Настей никто не спорил. Она была беременна. Но Алымова все-таки сказала ей в пику:

– К Гримму прислушиваются многие государи Европы.

– Прислушиваются, но не слушают! – возбужденно парировала Настя. – Мне, к примеру, пишут из Англии, Дании, но я не публикую эти письма в своей «Литературной корреспонденции» и не сплетничаю публично о государях.

– Я, помнится, познакомился с Гриммом в салоне мадам Жоффрен, – сказал Бецкий. – И, помнится, Гельвеций называл его ловцом душ.

– Это тонкое искусство, – сказала Алымова.

– Это искусство, от которого в России есть икона святого Нифонта – прогонителя бесов, – ответила Настя.

– Воистину так, – неожиданно поддержал ее Лехнер. – Из Европы и в наш шляхетский корпус много порчи идет. Кадеты играют в карты и в бильярд на деньги.

Это был камешек в огород Рибаса. Майор закрывал глаза на то, что и Алеша играл на деньги. Когда педант Лехнер заглядывал в кадетские спальни, воспитанники поспешно прятали карты. Рибас почувствовал необходимость высказаться на эту тему.

– Все общество, и даже самое высшее, играет, – сказал он.

– Да! – воскликнул Лехнер и с такой злобой взглянул на Рибаса, что тот удивился. Лехнер продолжал: – Но это порок! А у нас некоторые потакают ему, растлевая души.

– Ах, оставьте, – сказал генерал-прокурор Вяземский. – Я вчера проиграл императрице девяносто рублей. Завтра буду отыгрываться. Ваши воспитанники должны быть готовы к жизни, чтобы не проигрывать.

Лехнер не отвечал, но Рибас понял, что в корпусе у него появился несомненный и злобный враг.

– Что пишут из Италии, милейший Иосиф Михайлович? – спросил Бецкий, переводя разговор в другое русло, и Рибас коротко сообщал, что в Неаполе «испанская партия» отступает, первый министр Тануччи вынужден подать в отставку, а королева стремится к независимости во всех делах. Главную новость он выложил перед Бецким как козырь в виде миланской «Литературной газеты», недавно присланной отцом вместе с письмом. Дон Михаил случайно обратил внимание на фамилию Бецкий в этой газете, удивился: писали о тесте его сына. Среди необозримых трудов Ивана Ивановича были и два томика о воспитании молодого поколения. Труд сей издали в Амстердаме под редакцией Дидро. А миланская «Литературная газета» напечатала о книге хорошую рецензию. За столом ее зачитали вслух, Бецкого поздравляли, а генерал-прокурор сказал:

– Все это весьма кстати, так как есть новость. Неаполитанский король первый из итальянских государей высказал желание завести с нами дружеские сношения через министров-послов.

Рибас был ошеломлен. Не выказывая своего волнения, он спросил:

– Когда же Фердинанд высказал это желание?

– Осенью.

– А как это стало известно?

– Через испанского посланника в Вене, – отвечал Вяземский.

Так, Магони сделал свое дело, а Рибас, затеявший все это предприятие, ничего не знал о результатах! Его обошли. О новости, кровно интересующей его, он узнает случайно. Императрицу Рибас видел почти каждую неделю, но она лишь интересовалась успехами Алеши.

– Будет ли обмен послами между Неаполем и Россией? – спросил он.

– Конечно, – ответил Вяземский.

Новость радовала и удручала тем, что кто-то не хотел, чтобы он, Рибас, был причастен к дипломатии Неаполя и России. Значит, надежда стать в Неаполе российским посланником, неосуществима? Кто приложил к этому руку? Ризелли? Кто-то в Петербурге? Нет, так просто он не откажется от своих намерений.

Через несколько дней, собираясь в Зимний дворец, он вдруг услыхал от Алеши: