Дэйви

Только лишь я зашел в бар, заказав комнату на ночь, со мной подружился смуглый парень, и я сразу же заметил, что он грешник, потому что он был откровенно любезен и добродушен. Одет он был по тогдашней нуинской моде — которая начала распространяться за пределами этой страны, но не достаточно быстро, поэтому я не сразу привык к ней — в мешковатые бриджи до колен и просторную рубашку, подпоясанную, но свисавшую над ремнем со всех сторон, кроме того места, где торчит рукоятка ножа, чтобы его можно было выхватить быстрым движением. Примерно половина находившихся в баре была одета по этой моде, но парень, который взял на себя заботу приветствовать меня и дал мне почувствовать себя непринужденно, был единственным, кто носил у бедра рапиру вместо обычного короткого ножа. Он имел также и нож, как я узнал позднее, но носил его под рубашкой, как и я привык до моих странствий с бродячими комедиантами.

Та рапира была поразительно прекрасной, длиной менее двух футов, легкая и изящная, едва ли достигая половины дюйма в самом широком месте, изготовленная из пеннской стали^[104]

и настолько утонченная, что звенела от прикосновения почти так, как тонкая изящная стеклянная посуда. Принадлежность богатого человека, подумал я, но мадам Лора научила меня, что нельзя спрашивать о цене такой вещи, если не намереваешься купить ее, да и то не всегда. Парень обращался с ней, как с продолжением своей руки. Ему нравилось почти бесшумно вынимать рапиру из ножен и грациозно проводить пальцами по лезвию вверх и вниз, делая это как бы отвлеченно, что побуждало каждого, находившегося в помещении, очень нервничать по какой-то причине, и, конечно, стараться, чтобы не показать своего беспокойства. Он ничем не выдавал, какое большое удовольствие получает от этого, кроме едва заметно сморщивающейся кожи в уголках коричневых глаз, и какой-то инстинкт, казалось, подсказывал ему, когда ее надо вложить в ножны. Инстинкт — или особый тон откашливания одного из священников, возглавлявших группу.

Были там и два священника, отец Бланд и отец Мордан, один толстый, другой худой, один жирный, другой сухой и паршивый. Сам отец Бланд отметил, что они олицетворяют успех добродетельности^[105] монашества, и все вежливо засмеялись, кроме отца Мордана, тощего священника, который обладал сильным характером, иначе говоря, был всегда сердит. Я, наверно, вряд ли принял бы любого из толпы за паломника, если бы хозяин гостиницы не предупредил меня, что некоторые были на самом деле просто путешественниками, присоединившимися к группе ради безопасности и общения.

— Поклон от отца Бланда и отца Мордана, — приветствовал меня парень — не выпьешь ли с нами теперь или немного позже? — Я не часто слышал нуинский акцент в то время. Жители Нуина не очень склонны путешествовать за пределы своей страны — в Нуине есть все, говорят они, какой им от этого прок? Думаю, что парень был моим ровесником, хотя, судя по его поведению, казался старше. В нем чувствовалась изящность и утонченность, что предполагало женственность, но не замечалось присущей женщинам слабости. Я вспоминаю, в первые полчаса нашего знакомства я поинтересовался, не могло ли его легкомысленное поигрывание рапирой иметь практического характера, с целью запугать кого-нибудь, кто мог бы неправильно понять его нрав.

— Благородно, — сказал я… правило болтовни в обществе, которое я случайно вспомнил из поучений мадам Лоры. — Благородно и восхитительно напоить кого бы то ни было, чтобы он оказался под столом, или же присоединиться к нему там.

— Нет, у нас более трезвая компания, — ответил он. — Все умеренно. Включая, я настаиваю, умеренность… но это правило я редко могу изложить моим старшим. — Он смотрел на меня с необыкновенной проницательностью. — Я Майкл Саммерс из Олд-Сити. Извини за нескромное любопытство — кто вы, сэр, и откуда?

— Дэйви… то есть, Дэйвид… из… ну, из Мохи… я имею в виду…

— Дэйвид де Моха?

— О, господи, нет! — сказал я, и заметил, что все в баре замолчали, чтобы лучше наслаждаться нашей беседой. — Я просто имел в виду, что прибыл из Мохи, жил там. Моя фамилия… э… Лумис.

Я уверен, что он думал, по крайней мере, некоторое время, что я сообщил ложную фамилию, и он хотел помочь мне: подвел к остальным, представил, с очень изящной небрежностью, как Дэйвида Лумиса, подтолкнул меня к удобному креслу, потребовал принести еще выпить — все с таким видом, будто я был, так или иначе, важной персоной, — я не мог и предположить — почему.

Из обрывков разговора, которые я услышал до того, как они притихли, я узнал, что отец Мордан, худой и сухой священник, поучал компанию относительно первородного греха, он считал своим долгом постоянно и усердно вдалбливать это в головы странников в течение всего дня — во всяком случае, он с готовностью наградил нас улыбкой, когда Майкл представил меня. Эта улыбка быстро окаменела бы, подобно корке на румяном пудинге с изюмом^[106], но он ее сдобрил. Так уж случается, что некоторые рождаются с уксусом вместо крови и лимонами вместо яиц, вот и все.