Дэйви

Небольшая праздная толпа уже повисла на перекладине изгороди, которая ограничивала городскую лужайку, хотя никакого специального выступления не проводилось и была только середина утра, когда большинство жителей города, как обычно, на работе. Музыканты сошлись и заиграли, ради собственного удовольствия, вот и все. Но никто, имеющий уши и глаза, не прошел бы просто мимо, только не мимо Бонни Шарп, сидевшей по-турецки на траве и пощипывающей струны мандолины, и Минны Селит с банджо, и Стада Дабни, выбивавшего из барабана возбуждающую мелодию, с его седой головой, торчавшей над барабаном, и приземистой фигурой, как бы полуприсевшей, похожей на белоснежную сову, собиравшуюся улететь. Там был также маленький Джоу Далин, пиликавший на флейте, и крупный Том Блэйн, стоявший позади него — далеко позади, следуя своему правилу, так как Том всегда настаивал, что не сможет выдуть из корнета приличный звук, если дырку во рту на месте давно выпавшей пары зубов не будет затыкать куском хорошего прессованного табака, что означало, что он сплевывал в конце почти каждого такта; и он не мог сплевывать хорошо, заявлял он, если не будет поворачивать голову по-настоящему свободно и тактично остерегаться попасть в окружающих. Угу. Том был там во всем своем великолепии, когда мы с Сэмом присоединились к другим бездельникам, чтобы дать отдых нашим ногам на перекладине… Длинный Том Блэйн направил свой неприглядный корнет в небо, человек, пьющий музыку и быстро поворачивающий голову, словно кот, чтобы сплюнуть и снова пить. Эй, я забежал наперед моего рассказа, но это меня не беспокоит. Там были люди, которых я вскоре узнал и полюбил; когда я прикоснулся к перу, их имена выскочили на бумагу.

Лужайка была большая и прекрасно размещена — в Хамбер-тауне все казалось просторным и довольно разнообразным, или же я помню его лучшим, чем он был — ведь именно там начались хорошие времена в моей жизни, мои странствия с бродячими комедиантами труппы Рамли. На лужайке фургоны образовали аккуратный квадрат; я видел большие картины похотливого содержания и яркие цвета повсюду на холсте, сверху и по бокам, и откормленных мускулистых мулов, привязанных снаружи, где они могли найти тень и пространство, никого не беспокоя.

Труппа Рамли была довольно многочисленной, с четырьмя большими крытыми фургонами, которые перевозились мулами, и двумя — обычного типа, предназначенными для перевозки снаряжения и припасов. Крытые фургоны — ничего общего со скрипучими колымагами, в которых кочуют цыгане — предназначались для проживания труппы в дороге либо в лагере. Один длинный крытый фургон может обеспечить уютное местечко для более восьми человек с их пожитками, и вы не будете очень стеснены, если только одежду и вещи — манатки, используя словечко бродячих комедиантов — припрячете должным образом. Это нужно усвоить прежде всего, и как только вы освоитесь, ну, до некоторой степени, вы живете как на корабле, и жить здесь совсем неплохо.

К тому времени, когда мы с Сэмом добрались туда, музыканты покончили с «Прачкой». Девушка с мандолиной бесцельно бренчала; другая опустила банджо и, поймав мой взгляд, а, может, и Сэма, подняла руку к черным локонам таким, поправляющим волосы, женским движением, которое возвращает нас к временам, когда (как установила наука Древнего Мира) люди жили в негигиеничных пещерах и женщинам приходилось обращать внимание на прическу, так, чтобы кости мамонта, которые на них бросали, отскакивали грациозно. Минна Селиг была очаровательной девушкой, но, с другой стороны, такой же была и Бонни Шарп. В течение какого-то времени — около шести месяцев, припоминаю, — как только я пытался сосредоточить внимание на одной из них, неожиданно вмешивалась другая. Так у них было запланировано.

Флейтист и корнетист отошли немного в сторону и уселись с колодой карт. Я увидел высокую широкоплечую седовласую женщину, босую, одетую в выцветшее голубое платье, которая, вышла из одного из больших крытых фургонов, села на опущенную заднюю ступеньку и, в глубоком удовлетворении, закурила глиняную трубку. Седовласый барабанщик, белоснежная сова, также оставил свой инструмент, но оставался рядом с девушками, растянувшись на спине, с древней потрепанной фермерской соломенной шляпой на лице, и барабанными палочками, которые придавливали ее, на случай, если внезапно поднимется ветер, а ему совсем не хотелось двигаться. Стад Дабни был потрясающим в такого рода делах: папа Рамли называл его оригинальным, чтоб он был неладен, изобретателем тишины и спокойствия. Он с таким усердием мыслил при разрабатывании новых способов спокойного отдыха, что иногда чувствовал страшную усталость от этого, но заявлял, что посвятил себя доброму делу и будет продолжать его во имя Иисуса и Авраама, и неважно, если это сведет его преждевременно в могилу. Тогда ему стукнуло шестьдесят восемь.