Декабрист

Когда все осужденные на каторгу были уведены по казематам, из церкви вывели пятерых смертников в белых саванах, с черными завязками, опоясанных кожаными поясами, на которых большими буквами было написано: «государственный преступник». Бенкендорф медлил, по-видимому все еще ожидая курьера с помилованием из Царского Села. Однако никого не было. Приговоренные взошли на помост, обнялись и стали на скамейку под петли. Кутузов-Голенищев отпустил какую-то остроту. Чернышев гарцевал вокруг виселиц, разглядывая приговоренных в лорнет, и засмеялся шутке. Бенкендорф, сидя верхом, склонился лицом на гриву. Скамейку вытолкнули, но повисли только двое — Муравьев, Бестужев-Рюмин и Рылеев сорвались и упали на ребро скамейки.

— И этого не умеют сделать, — прохрипел Муравьев-Апостол, ворочаясь в саване.

Разъяренный Чернышев подскакал и крикнул нерасторопным финским [28] палачам:

— Живо, тащите еще веревку, мать вашу!

Через четверть часа сорвавшихся казненных снова повесили. Они провисели до сумерек, когда трупы сняли, тайком перевезли в лодке на Голодаев остров и закопали.

Глава 45

На каторгу

— Эдуард, вызовите мне восточно-сибирского генерал-губернатора Лавинского! — сказал Николай Павлович Адлербергу. Вскоре Александр Степанович Лавинский, рослый господин лет около пятидесяти, с открытым лицом, имевшим слегка встревоженное выражение, стоял навытяжку перед новым императором. Незадолго до этого он был вызван в Санкт-Петербург по сибирским делам. Лавинский являлся внебрачным сыном гофмаршала Станислава Сергеевича Ланского и графини Головиной, и, таким образом, по происхождению принадлежал к высшей придворной знати. Он был назначенцем прежнего государя и мог опасаться за свою должность — поэтому он и был встревожен. Однако разговор коснулся совсем другой темы:

— Александр Степанович, я отправлю в твою губернию на каторгу своих врагов. Ты за них будешь в ответе. Как бы ты посоветовал их там держать, чтобы не было побегов или попыток бунта. Может быть, распылить их по разным рудникам, чтобы не сговорились?

— Никак нет, ваше величество, с рудников всегда бегут. Лучше держать их всех вместе, так будет проще за ними наблюдать!

— Хорошо, я поступлю, как ты советуешь, — это согласуется и с моим мнением. Вверю их тебе и новоназначенному коменданту Нерчинских рудников. Кстати, смотри, чтобы не делать послаблений твоему родственнику, рифмоплету Александру Одоевскому! — погрозил пальцем генерал-губернатору Николай Павлович.

— Никак нет, ваше величество! — слегка побледнел Лавинский. Он как раз об Одоевском-то и подумал.

— Между прочим, — продолжил император, — скажи, какое место на Нерчинских рудниках у вас считается самым гиблым?

— Я много слыхивал про Акатуйский рудник. Это место считается самым нездоровым.

— Отлично, там и начинайте строить новую тюрьму. Я велю Канкрину выделить средства немедля…

Через пару дней император вызвал к себе семидесятилетнего, только что произведенного в генерал-майоры бывалого вояку Станислава Романовича Лепарского, поляка из киевских дворян. Лицо его, не блещущее интеллектом, выражало непоколебимость и преданность. Сорок лет прослужил он в русской кавалерии и с 1800 года командовал Северским Конно-егерским полком Первой Конно-егерской дивизии, шефом которого считался сам Николай Павлович. Эта близость, а также то, что он в свое время, треть века назад, при Екатерине Второй, возил пленных польских конфедератов в Сибирь и никого не упустил, определили выбор императора.

Он выглядел суровым и сказал Лепарскому, бывшему старше его более чем вдвое:

— С этого дня назначаю тебя комендантом Нерчинских рудников, где будут содержаться на каторге мои враги. Дело это важное и ответственное. Смотри, Лепарский, будь осторожен, за малейший беспорядок ты мне строго ответишь, и я не посмотрю на твою сорокалетнюю службу. Я назначил тебе хорошее содержание, которое тебя обеспечит в будущем. Инструкции по обращению с арестантами ты получил. Прощай, с богом!

Помимо того что Лепарский был человек надежный и светский в обращении, у него было еще одно качество, ценное с точки зрения Николая Павловича. Лепарскому довелось проводить экзекуции после подавления бунта в Чугуевском военном поселении. И он не проявил там жалости. В случае чего, расстреляет всех подопечных без сантиментов.