Декабристы

Представился случай бежать из Петропавловской крепости и поручику Николаю Басаргину.

Поручик был молод. Отличался весёлым нравом. Однако в крепости Басаргин изменился.

Стал грустен, задумчив. Что-то мучило Басаргина. Нет, не суда он страшился, не суровой расправы. Человеком он был отважным. Осталась на воле у поручика дочка. Безумно любил Басаргин свою Оленьку. Думал теперь об Оленьке. "Эх, бежать бы из крепости!"

И вдруг однажды тюремный сторож сказал Басаргину:

- Жалко мне вас, ваше благородие. И я готов вам помочь.

"Чем же он может помочь? - подумал поручик. - Разве что притащит лишнюю порцию каши".

Через день унтер-офицер (тюремный сторож был в унтер-офицерском звании) снова появился в камере Басаргина и опять зашептал:

- Ваше благородие, хотите бежать из крепости?

Всего, что угодно, ожидал Басаргин, только не этого. Даже не поверил тюремному сторожу.

- Как же ты через все караулы - в кармане, что ли, меня пронесёшь?

- Хотя б и в кармане, - загадкой ответил сторож.

Долго не мог заснуть в ту ночь Басаргин. Лежал он на нарах, смотрел в сырой потолок. И представлялась поручику Оленька. Шли они вместе по лугу. Носились стрижи над обрывом. В небе висело солнце. Тихо шептались травы. Заливалась Оленька смехом.

"Убегу. Ради неё убегу", - решил, засыпая, поручик.

Заснул он и снова увидел Оленьку. Только девочке вовсе не три года, а взрослая Оленька. Красивая, стройная. Смотрит Оленька на отца и вдруг задаёт вопрос:

"Скажи, а это верно, что ты убежал из крепости?"

"Верно".

"А верно, что остальные пошли на каторгу?"

Запнулся с ответом поручик и тут же открыл глаза. Чувствует - пробил его пот холодный. Утром в камере вновь появился тюремный сторож.

- Всё договорено, ваше благородие. Готовьтесь. Нынче ночью.

Посмотрел Басаргин на унтер-офицера и говорит:

- Братец, прости, не могу: Оленька.

- Что - Оленька? - не понял сторож.

- Не велит.

Унтер-офицер удивлённо посмотрел на Басаргина.

- Не простит, понимаешь, Оленька. Ступай, дорогой, ступай.

Сторож хотел что-то сказать.

- Ступай, - повторил Басаргин.

"Э-эх, рехнулся, видать, поручик", - подумал унтер-офицер, выходя из камеры.

"ОХ, ОХ..."

- Ох, ох, - вздыхала княгиня Ордын-Нащокина, - от чего уберёг господь! Они-то, батюшка мой (княгиня имела в виду декабристов), все, как один, грабители.

- Да что ты, матушка Глафира Стократовна, - возражал княгине её сосед граф Пирогов-Пищаев, - не грабить вовсе они собирались, а подняли смуту по убеждениям, так сказать, политическим.

- Грабить, грабить хотели, - твердила княгиня, - награбить, и всё бы себе. Вот, к слову, хотя бы Бестужевы. Бедный же род у Бестужевых. Вот к чужому богатству они и рвались.

- А Муравьёвы? - вставлял Пирогов-Пищаев. - Да нам с тобой, матушка, такие богатства, как у Муравьёвых, даже во сне не виделись.

Не убедил Пирогов-Пищаев княгиню Ордын-Нащокину.

Стоит старая барыня на своём:

- Грабить злодеи хотели, грабить. Не дворяне они, а разбойники. С ножами их и схватили. Точно тебе говорю...

- Ты уж того, - насупился граф Пирогов-Пищаев. - Меру, матушка, знай. Зачем же с ножами. Чай же, шпаги у них имелись.

Разные слухи о декабристах по дворянским усадьбам тогда ходили. Решил Пирогов-Пищаев обо всём разузнать из надёжных мест. Собрался. Поехал в Москву, в Петербург. Повстречался с друзьями, с министрами, с генералами. Вернулся снова к себе в имение.

- Ну, матушка Глафира Стократовна, - сказал Пирогов-Пищаев, - всё-то ты на старости лет напутала. Тоже скажешь - разбойники! Да не о себе они вовсе думали. Хотели освободить от неволи крестьян - вот отчего бунтовали.

Посмотрела княгиня Ордын-Нащокина на графа Пирогова-Пищаева:

- Освободить крестьян! Так что я тебе говорила? Вот видишь, грабить они хотели, грабить. И Дуньку, и Прошку, и Маньку, и Фёклу, и Соньку моих отнять. Эка ж разбойники. Страшно подумать. Вот от чего уберёг господь.

СЛУХ НА СЛУХЕ СИДИТ ВЕРХОМ

Нифонт Пряхин примчал из большого села Зосимова. Был Пряхин на торжище. Возил на продажу соленья разные. Как раз в это время в самой они цене. И тут от местных мужиков, а народ там знающий, услышал такое!.. Бросил Пряхин свои соленья. Ветром летел назад.

- Мужики! - закричал он от самой околицы. - Сам царь на господ поднялся. Барам, считай, конец.

Весть, конечно, была потрясающей. Набежали и стар и мал.

- Сам царь-государь, - продолжает Пряхин, - слава ему великая, о нас, горемычных, вспомнил. Бар хватают по всем уездам. Дождались они, мучители. Попили нашей кровушки. За то и призвал государь к ответу. В крепость Петра и Павла - вот их куда сажают, в Алексеевский равелин.

Смотрят крестьяне на Пряхина: "Неужто и в самом деле?!"

- Слава отцу-государю! - крикнул Нифонт.

Радость в селе небывалая. Да только в любой деревеньке русской поперечный всегда найдётся. Оказался такой и тут. Вышел вперёд Лучезар Рассветов.

- Чтобы царь - да за нас, сермяжных? Не может такого быть. Что-то подпутал Пряхин.

- Подпутал! - возмущается Пряхин. - Да я своими ушами слышал. Я в Зосимове, чай, бывал.

- Не может такого быть, - стоит на своём Рассветов.

Был мужиком он дотошным. Сам поехать решил в Зосимов.