Декамерон шпионов. Записки сладострастника

ВСЕ ТА ЖЕ ТЕМНАЯ НОЧЬ, ТОЛЬКО ПУЛИ СВИСТЯТ ПО СТЕПИ

Наступила гробовая тишина, морды у всех моих шпионов были такие грустные, словно все только что выползли из оргии, пройдя через многие руки и ноги, как несчастный Уоррен. Гусь хряпнул полстакана виски, Сорока вытирала носовым платком пятнышко на взмокшем от напряга платье, у Совы набрякли глаза и повисли брови, словно она собиралась рыдать. Признаться, Джованни, меня эти драмы гомиков нисколько не взволновали, я наблюдал за Сорокой, у которой от удивления раскрылся рот и стали сухими губы. Она нервно облизывала их трепещущим язычком, и мне хотелось вскочить и тут же на глазах у всех… Но большое общество в данном случае мне претило, хотелось в звездную ночь, на зеленые поля, tacitae per amica silentia lunae — при дружеском молчании умиротворенной луны.

Но не подумай, благородный Джованни, что я похож на глупого петуха, который целыми днями гоняется за курицами, нет, Джованни, я никогда не забывал о «Голгофе». И именно в тот момент, когда педики предавались тогда преступным ласкам (зато ныне какая свобода! попробуй только пикнуть против — и тебя забьют камнями орды лесбиянок и гомосеков!), я подумал: а ведь им, гадам, еще, и пенсии платят! Мысль о пенсиях не давала мне покоя и переросла в большой философский вопрос: а нужны ли пенсии вообще? Ведь в истории человечества они появились сравнительно недавно, во многих странах их вообще нет. Разве не положителен опыт острова Фиджи, где стариков по достижении пятидесяти лет просто сбрасывали в пропасть? А ведь народ избаловался, ленится работать, хочет, видите ли, наслаждаться жизнью! Лозунг отмены пенсий прозвучит, как ядерный взрыв, народ восстанет, сбросит кровососов-богатеев и возвратится на коммунистические рельсы. Через много лет по инициативе ВВ мы об этом заикнулись, но гнев народа превзошел все наши ожидания и поставил под угрозу не только «Голгофу», но и вообще жизнь на планете. Так что не все идеи, связанные с педрилами, дорогой Джованни, заслуживают одобрения и Нобелевских премий.

«Ну и ну! — думал я раздраженно. — Хорошими рассказиками мы друг друга потчуем! Одни вешаются, других бросают в каталажку, неужели ради всей этой тоски я и устроил себе декамерон? Смакуем чернуху, а ведь жизнь прекрасна и весела, и со шпионами происходят до судорог смешные и мистические вещи!» (Вспомнил железную койку в больнице им. Соколова и истошно орущую Розу).

Я встал и поднял бокал.

— Друзья! Позвольте мне развеять настроение и поведать новеллу о собственных похождениях в Париже. Единственно грустное в этой истории — это то, что я выезжал вместе с женой, к счастью, мы давно развелись и вспоминаем о существовании друг друга, лишь когда требуется громоотвод для накопленных эмоций. Не будьте слишком суровы ко мне: кое-какие детали пришлось изменить, дабы не поставить под удар ценного агента.

Новелла о том, как приятно выезжать в загранкомандировку, запрятав в штаны пистолет «вальтер», ампулу с ядом, дюжину презеров и фото любимой

Громи врага, секретчики, и крой КРО![1]

В. Маяковский

Среди величественно-однообразных парижских дворцов только Эйфелева башня настойчиво узнаваема, и в голову лезет суровое мужское затворничество в спецшколе, вечерний треп в накуренном холле, когда взводный — слуга царю, отец солдатам — спрашивал у молодого курсанта: «О чем ты думаешь, глядя на Эйфелеву башню?» — «О сексе», — признавался курсант. «Почему именно о сексе?» — вроде бы удивлялся взводный. «А я всегда о нем думаю!» Хохот сотрясал стены, все держались за животы, однако редкая шутка была столь актуальна.

Вот и сейчас Эйфелева башня выпрыгивает прямо в мои объятия. «Мы обязательно должны сходить в Гранд-опера! — говорит Татьяна томным голосом и в нос и обволакивает меня своими зеленоватыми глазами. — Русская аристократия не вылезала из Гранд-опера, туда ходит весь парижский бомонд!»