Декамерон шпионов. Записки сладострастника

Происки, в которых нужно разобраться. Вышел из каюты. Навстречу муторно двигались долгоносики-толстяки в арабских одеяниях в сопровождении закутанных в чадру дам и визгливых детей, прыгала и орала бабища с пиратской повязкой на глазу, растопыривая прокуренные пальцы в бриллиантовых кольцах, словно собиралась задушить. Торжественно шествовала толстозадая с факелом (к счастью, незажженным), вдруг у самого уха завопила квадратная рожа с колесами вместо рук, налетели русалочки, индианки и Баба-яга в белых панталонах и с метлой, трое мужиков в юбках исполняли танец лебедей, дрыгая волосатыми ножищами. Топали ногами, прыгали и задирали юбки, дети потеряли голову, заведенные весельем взрослых, носились по всему кораблю. Тут пристала Курица, заколыхалась, словно гигантский окорочок Буша в черной шляпке и с сумочкой. Что бы сказал по этому поводу товарищ Сальвадор Дали, человек, которого так мучила и изводила засохшая сопля на кафеле в туалете, что он ударил по ней и занозил руку?

Гусь не явился и к ужину, накрытому в музыкальном салоне. Наступал четвертый день нашего путешествия, и слово было предоставлено Дятлу, обычно говорил он мало, больше стучал и потому от возбуждения глотал слова и еще больше шепелявил толстыми, как сардельки, губами. Мерзкая фигура, но бывший приятель. Таких расстреливать надо, но принцип Учителя сводился к тому, чтобы не устранять несовершенные кадры: на смену придут отнюдь не лучшие.

Роза есть Роза есть Роза. Боже, как нервно, даже судорожно сунула она мне томик Сальвадора Дали! Увижу ли я ее еще когда-нибудь? Роза, прошлогодний снег, осыпавшийся цветок, пролетевшая комета, костлявые нежные руки…

Новелла о том, как трудно быть японцем, если не отличаешься от других людей

Я не знаю, как у вас,А у нас в Японии

Семь врачей в п… смотрели,Ничего не поняли.Японская песня

Геннадий Булкин не вышел ни внешностью, ни талантами. И вообще судьба к нему не благоволила с момента поступления на восточный факультет Института международных отношений. Мечтал на западный, но туда проходили ребята с мохнатой рукой, пришлось выбрать иное, ненавидел себя за это, представлял жизнь в дикой жаре, с малярией, скользкими рептилиями и разными инфекционными заболеваниями, в окружении нищих туземцев. Но больше всего опасался Булкин, что бросят его на японский язык, о трудностях которого ходили легенды, не зря ведь в совучреждениях за него надбавка к зарплате аж 20 %, в два раза больше, чем за английский или немецкий. Мало того, у многих от изучения японского ехала крыша.

При первом контакте с живыми японцами ухо ничего не разбирало, а язык отнимался и без постоянной тренировки полностью испарялся, превращался в труху, и многие годы труда летели кошке под хвост. Ночью молился Богу, чтобы уберег от японского, на собеседовании прямо сказал, что не хотел бы этот проклятый язык. Но все равно свершилось: всучили-таки! Шесть лет корпел, не разгибая спины! Выучил, хотя и плохо, порой даже снились ожившие иероглифы, они бегали, танцевали, взявшись за руки и проделывали прочие непотребные вещи.

Язык выучил, но японцев не полюбил. Пытался проникнуться насильно, читал с раздражением танки, непонятного Мишиму, ходил в театр кабуки, смотрел цветную графику Утамаро и Хокусаи. Ничего не помогло, не проникся, не полюбил великую японскую культуру и ее народ, наоборот, пришел к выводу, что в душу японца, если она и существует, не проникнуть. Другая цивилизация, несмотря на внешний лоск, опасная цивилизация, своего рода троянский конь в мире.

Учеба в институте подходила к концу, началось распределение и на радио, и в МИД, и в ЦК партии. Но больше всего боялся Булкин, что его распределят в КГБ, с детства не любил и боялся эту организацию, хотя никто в его рабоче-крестьянской семье репрессиям не подвергался. Да и не боялся бы, если бы не дружил с Аликом, сыном генерала КГБ, тот об организации знал все и заваливал Гену информацией о пытках в застенках ЧК, об убийстве Гумилева, о ночных арестах и прочих страхах.

И снова молился, и, конечно, предложили в КГБ, и больше никуда, о роде работы обещали рассказать после зачисления. Проконсультировался с Аликом, тот сказал, мол, просись в разведку, все же это занятие благородное, а то будешь ловить японских шпионов в Москве, а знаешь, какие они хитрые? Читал у Куприна рассказ «Штабс-капитан Рыбников»? Никакой он был не русский, а чистокровный япошка, выдававший себя за русского офицера. Ха-ха! А что с глазами делал? Спички вставлял, чтобы не были узкими и косыми, как у всех у них? Да ерунда! Мало ли у нас косых — эвенков, якутов, казахов и прочих гавриков! Интересно, что заподозрила Рыбникова в шпионстве заурядная проститутка, уж слишком необычно он гладил и ласкал, не хлебал водяру прямо над сиськами, как русские кавалеры.