Декрет о народной любви

Анна оставила сына с гостем наверху, а сама спустилась в тепло, к духмяному запаху разогретого дерева, ткани и пуха. Скоро стемнеет Во дворе кричал Алеша, а Самарин зарычал, точно раненый медведь. Пошла на кухню, взяла стул, открыла буфет. Сняла с верхней полки двухлитровую бутыль, отерла пыль и паутину. Бутыль отблескивала темным, точно озеро в ясную ночь. Открыла, разложила ложкой черничное варенье в три тарелки. Ягоды уютно улеглись в сладкую лужицу. Оглянулась, дочиста облизала ложку.

Сын привел Самарина обратно в дом, раскрасневшийся от холода мальчик топал, отряхивая соломинками слежавшийся в складках снег, бросил шапку на кресло, а следом бережно ступил рослый каторжанин.

Лутова зажгла в гостиной лампу, все трое уселись, не говоря ни слова. Анна разлила чай и протянула мальчику и гостю десертные ложечки, точно одарила грошовыми подарками.

В лесных зарослях от Языка до железнодорожного переезда верст семь пути шли ровно, а после поднимались в гору, как вздымавшиеся окрест вершины. Первую часть пути Нековарж и Броучек сами справлялись с ручками дрезины. Муц сидел впереди, окруженный канатными бухтами, свесив ноги, держал руку на тормозе. Как только добрались до склона, работать стало тяжелее, ход замедлился. Сняв серую шинель, Муц присоединился к Броучеку, повернувшись лицом в сторону, куда ехали все трое. Нековарж стоял лицом к товарищам, трудясь над второй рукоятью.

— А как же вот эти плечевые мышцы, Броучек? — выпытывал Нековарж. — Тоже важны? Нравятся женщинам?

Броучек не отвечал.

— Бывало ли так, что женщины, прежде чем согласятся с тобой переспать, гладили твои плечи? Возбуждались они при этом? Расширялись ли женские зрачки? Учащалось ли дыхание?

— Кажется, снег пойдет, — произнес Броучек.

— Возможно, — согласился Муц.

— Ну расскажи мне, Броучек, — не унимался Нековарж. — А вдруг эротическая машинерия женского тела получает пружинный импульс от нажатия мужских мышц, так что нежную поверхность внешнего кожуха сводит дрожью, и она разогревается от напряжения, вызванного тягой поставленного на изготовку механизма, отчего твердеют соски, а половые губы увлажняются смазкой, облегчающей проникновение напряженного мужского члена, за счет чего распрямляется сжатая сексуальная пружина, вызывающая сотрясение тела и конечностей, что, в свою очередь…

— Хватит, — не выдержал Муц, — довольно поэзии!

— Да ты что, братец? — поразился Нековарж. — Я же просто пытаюсь выучиться у мастера, как женщины устроены.

— Дамы не будильники! — возразил Йозеф.

— Да знаю я, что бабы на часы не похожи, — согласился сержант, — в часах-то я понимаю. Знаю, как ими пользоваться. Чинить умею. Даже собрать могу. Парень я смекалистый, вот и работаю над собой. Вот ты, братишка, знаешь, как женщины работают?

— Нет.

— Видишь! Только не все, братец, отступили перед трудностями — есть среди нас и такие, что понять стараются.

— ТЫ всех девок в борделях перепугал, — беззлобно произнес Броучек. — Обычно, если кто в очках, так те, прежде чем за барышнями приударить, стеклышки-то снимают. А ты напротив, значит, на нос пенсне напяливаешь, рукава засучишь и ну девок крутить — то туда, то сюда, тычешь пальцем поглубже и смотришь, как те подпрыгивают да верещат, точно мотоцикл ремонтируешь.

— Но разве есть другие способы понять устройство?

— Да нет никакого устройства! — возопил Броучек, теряя благоприобретенное долготерпение.

— Парни, — вмешался лейтенант, — смотрите: туннель!

Путь к переезду шел по длинному, пологому скату, так что дрезина прибавила скорости, хотя Броучек с Нековаржем сидели возле ручек без дела. Въехали на переезд. Муц дернул тормозной рычаг, овеянная облаком искр дрезина встала. Лощину продувал зябкий ветер, темнели тучи.

У въезда в туннель виднелись лошадиные останки, обработанные падальщиками. За ночь содрали мясо с костей начисто; хвост и грива остались на ухмыляющемся остове почерневшим от крови мочалом.

Нековарж обвязал канатом балку моста и сбросил бухту вниз. Первым отправился Муц, держась за веревку и отталкиваясь ногами от каменной стены. Остановился на полпути, вытянул шею, всматриваясь в скалы, едва не упустил веревку, вновь ухватился и спустился на берег реки. Под мостом шумел поток, точно дышали воедино мириады душ.

Тела лежали возле отмели, близ леса. От правой передней ноги Лайкурга откромсали полоску плоти; над ней кружились мухи, откладывая в падаль личинки. За исключением раны, конская туша не пострадала, и скакун казался целым и невредимым: даже глаз не выклевали стервятники.

Лукача, погибшего солдата, тоже не обглодало за ночь зверье. Человеческое тело лежало не там, куда дезертир упал. Посеревший, опухший труп лежал под прямым углом к воде: сапогами в реку, руки по швам. Отрезанную правую руку кто-то положил рядом с культей, костяшками кверху. На брюхе мертвеца лежал обернутый тряпицей сверток.

Муц оглянулся на переезд. Броучек спустился, Нековаржу оставалось еще полпути. Офицер приказал Броучеку взяться за перекинутую через плечо винтовку и наблюдать за тайгой.