Декрет о народной любви

Алеша слегка запыхался, поскольку не поспевал за быстрыми, широкими шагами Самарина; мужчина удерживал мальчика за руку, стиснув его ладонь в своей, грубой и горячей. Кирилл скрипел тонким и белым, как бумага, снежком на дороге, а ребенок топотал следом, легко и споро, так что на один шаг взрослого приходилось два детских. Выйдя из дома, направились по дороге к полустанку. Самарин возвышался над Алешей костлявой горою, укутанной в шерсть. Вниз не смотрел. Кругом блестело чистым, голубым светом. Из марева на лесной опушке раздавался вороний грай, а развалившаяся на солнце кошка, устроившись в саду у плотника, почтительно щурилась на солнце.

— Мама скоро проснется, — сообщил ребенок.

— Так ты что же, не хочешь на паровоз посмотреть? — уточнил Самарин и некоторое время разглядывал маленького человечка, так и не сбившись с поступи.

— Хочу, — ответил мальчик.

— Позавтракать мы, конечно, всегда успеем, а вот топку прогревают только раз в день, по утрам.

— Почему?

— Натурально, чтобы проверить, работает ли…

Алеша промолчал, потрясенный великим открытием: оказывается, завтракать можно когда угодно! Этим утром пробуждение оказалось как никогда ярким. Вот только прежде он весь Язык вдоль и поперек обегал, каждую пядь облазил, но никто еще не показывал ему дороги, по которой они шагают вдвоем. Не раз доводилось здесь бывать и бегать; случалось, что и на руках его проносили мимо этих изб, но с Самариным и дорога выходила небывалою, и началась она, когда Алеша проснулся и увидел стоящего над ним взрослого, наблюдавшего за ребенком во сне.

Когда мальчик открыл глаза, Кирилл улыбнулся, прижал палец к детским губам, нагнулся и вытащил из-под одеяла; ребенок был точно горячий, свежий каравай, только что вытащенный из печи. Нашептывая на ухо «женщинам нельзя, только мужчинам, пока дамы спят», отнес Алешу вниз на руках, где мальчика уже поджидала приготовленная одежда.

Ни разу не скрипнула половица за всё то время, пока шел Самарин с живою ношею — не то что в те дни, когда уходил поутру Муц. Йозеф был неуклюж, сдержаннее и никогда не поговорит, не поиграет. Первое, что увидел проснувшийся Алеша, было новое выражение на лице постояльца. Улыбка пропала. Точно себя в зеркале увидел — так случается, если посмотришь, задумавшись о чем-то важном.

— Кирилл Иванович, — произнес Алеша, — а можно ли человека разбудить, если просто на него смотришь?

— А почему бы и нет? — переспросил Самарин.

— Вот только маму вы всё равно будить не стали.

— Нет, не стал.

— А где вы спали прошлой ночью?

— В укромном месте.

— С мамой?

— Ого! Да из тебя не кавалергард или инженер, а настоящий прокурор выйдет!

— А я каторжником стать хочу, — признался мальчик.

— Для чего?

— А чтобы убежать.

Пришли к полустанку. В дальнем конце желтых станционных строений пыхтел, точно старый пес, паровоз. Трое чехов, державших руки в карманах, прервали разговор, обернулись к Самарину с Алешей и ухватились за дула приставленных к стене винтовок.

— Здесь обожди, — велел Кирилл, выпуская детскую руку.

Мальчик остался ждать, а взрослый подошел к часовым для разговора. Легионеры держались настороженно. Проследили за жестом Самарина, указавшего на ребенка, еще о чем-то спросили.

Мальчик знал, что ночь их гость провел в маминой спальне. Думал, что Кирилл хотя бы немного расскажет о странном, пугающем танце, который исполняли с мамой по ночам другие мужчины. Порой шумели так, как будто маму обижали, но на утро она становилась ласковее, веселела. Ну ничего, может быть, Кирилл Иванович потом все скажет.

Мальчик подошел, как только Самарин его поманил. Стал разглядывать высоких чехов; один хмурился, а двое улыбались. Спросили на корявом русском, не хочет ли поглядеть на паровоз. Вот глупые! Разве Кирилл Иванович не сказал уже? Любят взрослые повторяться. Кивнул в ответ. Один чех положил руку на спину мальчика и пошел, подталкивая его вперед.

— Я с дядей Кириллом хочу, — сказал ребенок, как ему велели. Ведь мамин гость тоже на паровоз хотел посмотреть. Интересно ему было. Кирилл Иванович в паровых двигателях разбирался.

Посоветовавшись еще несколько минут, все трое двинулись с места: Самарин вел мальчика за руку, рядом — легионер с винтовкой, перекинутой через плечо.

Паровоз оказался темно-зеленой зверюгой, так и шипевшей необыкновенностью. Пах дымом и смазкой. Неужели люди до таких умных приспособлений додумались? Точно из-под земли выскочил, вот-вот станцию, а заодно и город под землю, прямо в адскую пасть, утянет — и дома, и людей, и дороги, всё покатится, поплывет…

Вот только к паровозу ничего не прицепили, кроме тендера с недавно нарубленными дровами.

В кабине машиниста сидело двое: снова чехи, тоже недоверчивые, но не потому, что сюда пришли русский каторжник с сыном вдовы, а оттого, что в их царство парового двигателя вошло двое чужих. В нескольких аршинах поодаль стоял легионер, всё высматривал.