Декрет о народной любви

— Всё секреты, секреты, — произнес Самарин, приподнимая крышку сундука, на который сперва указал Глеб, и копошась в содержимом. Немного погодя достал вяленой рыбы, каравай, брикет прессованного чая, чашки и чугунок.

— Вы позволите? — спросил гость.

— Располагайтесь как дома, — ответил, поднимаясь, скопец. — Давайте воды принесу.

— Не стоит, — возразил Самарин. — Нет-нет, вы оставайтесь в избе. Я печку растоплю, чай заварю. Вы, должно быть, всю ночь глаз не сомкнули, устали. К северу от города стрельба поднялась, но вы, разумеется, ничего не слыхали, верно? Так, пустяки, несколько человек только пострадало.

— Кто?

— Не торопитесь, Глеб Алексеевич. Всему свое время.

— У меня дела. А вас я к себе не приглашал.

— Так это же оттого, что я утаил от вас цель визита! Хотелось бы попросить вас о пустяковой услуге, а как кончим — меня и не будет уже.

Гость приготовлял завтрак молча, если не считать того, что время от времени напевал строчку из романса: «Среди миров»… Постоял над чугунком спиной к хозяину, дожидаясь, пока закипит вода, после обернулся.

— Вот вам загадка, — начал Самарин. — Кто такой: вегетарианец о шести ногах и с преогромным членом? Не знаете? Кастрат верхом на коне! — И Кирилл рассмеялся. Балашову было не до смеху. — А вы своему скакуну вчера настоящий парад устроили! Всё кругами да кругами, по загону, человек бок о бок с животным… Следы ног и копыт — так те до сих пор на снегу остались. А потом прекратили выгуливать, верно? И следы человеческие пропали, только от копыт… Я мог бы добавить, что конские следы были глубже, оттого что вы сели верхом, но какой из меня следопыт! Отрадно, должно быть, скакать в лунном свете по снежку, на жеребце, без фаллоса… Да вы, должно быть, и разделись по пояс? Ах, были бы рядом необъезженные кобылицы… Вы, должно быть, ощущали себя эдаким кентавром. Получеловек, полуконь… Вернее, полумужчина и целый конь. И вот мы повстречались в вашей гостеприимной хижине. Полтора человека. А конь у вас, Глеб Алексеевич, красавец! Как зовут?

— Омар.

— Омар… Я заглянул с утра в конюшню поглядеть на скакуна. Чудесный зверь! Не смотрите так! Я вашего коня и пальцем не тронул. Редкостная стать. Как было бы здорово, достанься мне эдакий чертеняка! Давно таких породистых не видывал… — Самарин замолчал, постукивая ногой об пол. — Что же вы, Глеб Алексеевич? Сказали бы: «Берите себе на здоровье». Из христианского милосердия. Ну же! «Берите себе на здоровье»… Говорите же!

— Так это и есть та самая пустяковая услуга?

— Нет, что вы! — рассмеялся Самарин. Протянул Балашову чашку чая; в бурой жидкости кружились чаинки и обломки стеблей из заваренного брикета. Глеб покачал головой. Могиканин поставил угощение на пол, возле ног хозяина.

— А теперь — хлеб. — Кирилл достал засохший ржаной каравай. — Повезло мне, разжился хорошим, острым ножом. Не то что прежний. Этот я взял на кухне у Анны Петровны. Вы же с ней в близких отношениях, верно? А с виду и не подумаешь, что пара…

— Что вы делали у Анны Петровны?

— Я же просил вас не смотреть на меня так, Глеб Алексеевич, а не то создается впечатление, будто дама вам милее Омара. Вы друзья, понимаю, но не более же того? Сделанного не переделать.

— Не понимаю, — чуть слышно проговорил Балашов.

— Чего, простите?

— Не понимаю, к чему столько злобы.

— Ни к чему. Да и сам я никчемен! Вы и сами знаете. Воплощенная бессмыслица той ярости, что есть, и той любви, что будет. А впрочем, всё это излишнее жеманство, Глеб Алексеевич, да и не ответил я на ваш вопрос. Что делал у Анны Петровны? Ебался, конечно.