Декрет о народной любви

Земский начальник в Языке, Виктор Тимофеевич Скачков, в одиночестве завтракал в столовой, как вдруг наверху трижды вскрикнула супруга, с каждым разом поминая имя Божье всё громогласнее и громогласнее, а после, испустив длинную руладу, переходящую от высоких тонов к низким, и вовсе блаженно заворковала, точно лепечущий младенец. Звуки разносились по всему дому.

Хозяин ловко кусил насаженную на вилку котлету.

Когда Елизавета Тимуровна утихла, в столовой было светло и спокойно: открытые окна, кружение пылинок в солнечных лучах, тиканье ходиков, шорох платья: служанка, Пелагея Федотовна Филиппенко, разливала чай.

— Стыд-то какой, — прошептала молодуха.

Мужчина пил, не прихлебывая. Жевал, закрыв рот, а столовыми приборами орудовал так, что они не звякали о фарфоровую тарелку. Беззвучно священнодействовал.

— Доброе утро, Виктор Тимофеевич, — поприветствовал земского начальника Муц, стоя в дверном проеме. — И вам, Пелагея Федотовна, доброго утра. Капитан Матула просил нас составить ему компанию за завтраком.

Земский голова продолжал трапезу, точно не слыша, и смотрел в некую точку в середине длинного стола.

— Что ж, садитесь, ежели так, — пригласила гостей Пелагея Федотовна.

Поблагодарив, Муц вошел в дом вместе с двумя офицерами-чехами — Дезортом и Климентом.

— Зажарьте нам, пожалуйста, картошки с ветчиной и копченым сыром, — попросил у кухарки откинувшийся на спинку стула Климент.

— Ишь чего в башку взбрело! — возмутилась служанка. — Вот вам котлеты с кашей, хлеб да чай. Небось не у себя в Карсбадах.

— Ах, если бы я смог отвезти вас в этот дивный город Карлсбад! — произнес Климент, отщипнув хлеба и кладя кусок в рот. — Платье синее бы вам купил. Как прелестно вы бы смотрелись…

— Отчего ж синее? — поинтересовалась Пелагея Федотовна, расставляя офицерам посуду.

— С бриллиантами, — продолжал Климент.

— Прям не знаю, чего я там такого не видела в этом вашем Карсбаде, в европах ваших.

— И вот вы, в синем платье, с бриллиантами, спускаетесь по лестнице в отеле «Бристоль», а все благородные дамы и господа недоумевают: кто же эта интригующая русская красавица? Уж не принцесса ли, или новая пассия Дягилева?

— Ишь разошелся! — фыркнула Пелагея. — Ври больше! И отчего ж синее? Почему ж, для примера, не желтое?

Климент с Дезортом рассмеялись, а служанка, покраснев, велела перестать, вот осрамить ее удумали, бесстыдники, ох и охальники, уж она им припомнит…

— Мне случалось бывать в Карлсбаде, — произнес земский начальник.

Присутствовавшие забыли, что хозяин дома не был частью обстановки, и движениям Виктора Тимофеевича и потреблению им пищи значения придавали не более, нежели тиканью часов.

Продолжил:

— Помнится, в некоем варьете смотрел негритянку в белом, утверждавшую, будто способна разговаривать с самим сатаною, однако же то был трюк, на нас он не произвел решительно никакого впечатления, тривиальнейший разговор на два голоса: один — крайне тонкий, а другой — бас, как у медведя. Хотела запугать, а мы не испугались, хотя, спору нет, женщина та вступала в сношения с нечистым, оттого-то и держал я руку на рукояти карманного револьвера. Помню, кормили прескверно. Форель у них пресная, не то что наша. Большая красная рыба, вот как этот стол, а сочная — что твоя оленина.

— Вы правы, ваше превосходительство, рыба здесь отменная, — подтвердил Муц.

Офицеры неотрывно смотрели на тарелки, куда принялась раскладывать серую массу Пелагея Федотовна.

Дезорт откашлялся. Климент принялся тихо напевать себе под нос и глянул на служанку, когда та наклонилась над его прибором. Моргнул, скорбно поджал губы, стрельнул глазами на женскую грудь…

Вновь заговорил земский начальник — мерно, невыразительно, не поднимая взгляда:

— Мы пошли в казино, принялись играть в рулетку, покуда я не спустил все деньги, что были при мне. Поставил две запонки на красное, и крупье достал из шкатулки еще пару, так что вышло, будто у меня четыре запонки. Те, что выиграл, по форме походили на якоря.

Крупье сказал, шкатулка принадлежала русскому. Я посоветовал супруге поставить кольцо на любую цифру, и если она угадает, то ей дадут тридцать шесть колец. Но жена моя играть не стала. Оставила кольцо при себе, то, что я купил у ювелира на Невском проспекте за пятьсот рублей, пять бриллиантов вокруг изумруда. Кольцо у нее осталось. А после я и запонки проиграл.

— Весьма забавно, ваше превосходительство, — произнес Муц.

Климент с Дезортом еле слышно одобрительно хохотнули. Хозяин дома не улыбнулся, не рассмеялся и не поднял глаз. Да полно, был ли то рассказ для веселья? Сидевшие перед тарелками Муц и Дезорт почувствовали неловкость. Климент откинулся назад, положив локоть на спинку стула. Деликатно помешивал кашу вилкой.

— Горчицы бы, — произнес.

— Ничего не осталось! С самого Поста вся вышла! — заявила Пелагея Федотовна.

— Но я же видел у вас на кухне немного горчицы, — возразил Климент. — Большой горшок, на нем написано «Горчица», с желтыми потеками по сторонам.

— Неправда ваша!