Декрет о народной любви

— Нет, брат Круглов, не было в том месте искусителя. Ибо суждено мне было преодолевать испытание, но не соблазн.

Слушайте же: часы напролет бродил я во мраке райском, и были те часы точно дни, покуда не повстречался мне Спаситель, восседающий близ водопада. И исходило от водопада свечение, так что увидел я очертания лика Его. Много голосов услышал я, так что и не знал, от Заступника ли исходило услышанное, но как увидел Иисуса — сразу признал.

Оборотился ко мне Христос, и увидел я в свете потока, что преисполнен Он печали. Ни слова не молвил, только взял что-то с колен да мне протянул. Меч.

Засветился тот меч, ярко да жарко, точно из кузни вынут. И видно было, что в руках у Христа клинок пылает, и страдает оттого Иисус неимоверно, а я, хоть и знал, что мне меч сей воспринять от Господа надлежит, оробел изрядно, так что и взять не решался. А после к вам возвернулся.

Над молящимися воцарилось молчание.

— Простите меня, сестры и братья возлюбленные, — повинился Глеб, — не могу поведать вам, что виденное мной означает.

— Ну и ладно, — успокаивал Скрипач, — кому еще совладать с мечом огненным, как не Господу Богу? Этим мечом ангел Господень врата Эдемские стережет!

— Может быть, брат, — произнесла Дроздова, — увиденное — знак дарованной тебе мощи обращать новых агнцев, тьмы заблудших душ, что заполонят окрестности, но воссядут на коня белого под святым лезвием твоим!

— Меч походил на шашку, которую мне случалось носить в кавалергардах, — пояснил Балашов.

— Спаси Господи, — пробормотало несколько прихожан.

— То не ты был, — утешала Дроздова, — а тело человеческое, тобою отринутое, когда ты к ангелам присовокупился. — И скопица запела. Прочие прихожане вторили ей.

Час спустя молящиеся разошлись. Балашов, выслушав просьбы, предупредил всех, чтобы держали двери на замке: по округе шастал душегуб.

Чуть позже Дроздова принялась зачитывать отрывок из Книги Иова, пока Балашов подметал пол, а Скрипач сводил опись имущества по книгам, разложенным на высоком бюро.

— У Круглова керосин для лампы вышел, — заметил Скрипач.

— У всех, не только у него, — откликнулась Дроздова.

— Он же по соседству с близнецами Даровыми живет, — сказал Глеб, — как у них, вдоволь керосина?

— У них-то больше, но только месяца на два хватит, не боле.

— Ну так пусть делятся, — решил староста, — пусть читают, пишут и сапоги чинят за одним столом.

— Даровые почитают Круглова за дармоеда.

— Ну так пусть поможет братьям крышу починить. А откажется, так я самолично с ним переговорю.

Скрипач сообщил:

— Волки корову задрали.

— Много ли осталось?

Скрипач провел пальцем по колонке записей:

— Для чехов — девяносто. — Открыл другую книгу: — Для нас — две тысячи четыреста восемьдесят семь, в лесу припрятали.

Оперевшись на метлу, Балашов пробормотал, понуро глядя в пол:

— Как бы не отыскали…

— До сих пор не нашли, слава Богу!

— Никогда прежде не были небеса столь темны для меня. Не может ли то статься предзнаменованием грядущего изгнания?

Тотчас же вскочила с места Дроздова, обняла:

— Как ты можешь оказаться изгнан? Ты же лучший среди нас, всем ангелам ангел! То был добрый знак, что ж из того, что ты не смог истолковать увиденное?..

— Говорил я с офицером, из евреев, с Муцем, — сообщил Глеб. — И стыдил его, потому как требовал Муц от меня невозможного, а я отказался, он и ушел, думал, будто не задел меня словами своими. А вышло, обидел…

— Чего ему нужно было от тебя? — полюбопытствовала Дроздова.

— Хотел, чтобы я вдову с сыном уехать уговорил.

— А я с самого начала знала, что тут вдовица замешана! И что у тебя, Глеб Алексеевич, за любовь к ней такая странная? Ты же не мужчина уже!

— Женщина она хорошая.

— Блудница она раскрашенная! Знай себе разгуливает в цепях похоти, точно лаврами увита! Да что я вам рассказываю… И как тебе только, Глеб Алексеевич, не совестно мне такое говорить? Мало того что чистый подвиг свой принижаешь, так знаешь ведь, с какой болью и мукой и как долго дается женщине усекновение грудей! — Разрыдалась и вновь уселась на прежнее место, прижав к себе Библию и раскачиваясь взад и вперед.

Мельком оторвавшись от записей, Скрипач вновь углубился в подсчеты. Отставив метлу в сторону, Балашов подошел и обнял женщину за плечи.

— Ольга Владимировна, — успокаивал Глеб, — полно, я понимаю. Но точно в таких же словах я и ответил офицеру Муцу! Что же мы за ангелы, если считаем, будто любовь погибает от удара ножа? И любовь моя к Анне Петровне ничуть не отличается от той, что внушаете мне вы, или Скрипач, или друг Круглов…

— А надобно различать! — воскликнула скопица. — Эта женщина чужая нам! И вам следовало бы любить меня сильнее, чем ее! Да и как возникла ваша привязанность? Вы что, знали ее в прежнем существовании?

— Немного.

— Так и знала! Верно сказал жидок: вам следовало понудить ее к отъезду! Не с нами она! В прошлом осталась! Ну так пусть и вовсе сгорит!

— Может статься, что это мне гореть суждено, — заметил Балашов, — ибо того меч жжет, в чьей руке пребывает. Может статься, еще возвернусь…

Услышанное потрясло Дроздову настолько, что слезы прекратились.