Дела давно минувших дней (Повести)

Вечером, когда старики занялись чисткой: Ипат винтовки, а Лукич своей берданки, Васька сделал новое открытие у автомата. Оказывается, овальная подставка при нажимании круглого выступа с нарезами отходит и превращается в приклад. Это очень обрадовало. Автомат складывается пополам. Значит, можно стрелять, целясь, как из ружья и как из пистолета. Обратила на себя внимание еще одна путовка с нарезами, третья по счету, находившаяся внизу около спускового крючка. Попробовали нажимать на нее — не поддается. Попробовали потянуть — пуговка отделилась, но тугая пружина немедленно утягивала ее назад. Ломали голову, что с ней делать? Наконец додумались. Потянули и повернули. Пуговка заскочила за выступ, удержалась. Что дальше? Разглядывали, искали. Случайно заметили, что ствол с затвором стал поворачиваться и вдруг отделился. Остальное пошло быстро. Потянув за выступ, как это делали при заряжании, вытащили затвор с пружиной, бойком, ударником, выбрасывателем. Ствол отделился. Все оказалось очень просто. Перебивая друг друга, объясняли назначение каждого выступа, каждого паза, отверстия, называя их своими именами. Хитрая немецкая штука оказалась разгадана в один день.

9. В поисках связи

Наступила ночь. Полная луна нашла в деревьях какие-то щели и пробилась в овраг двумя полосками. Настя сварила похлебку из крупы, раздала на руки круглые лепешки, испеченные на золе, позвала мужчин.

— Идите есть. Остынет.

Целый день она не в духе. Сердито гремела посудой, бубнила кому-то проклятья, на все вопросы отвечала односложными: «нет», «да», «не знаю».

Ипат разобрал найденные у мотоциклиста бумаги, засунул их в сумку и крепко перевязал бечевкой.

— У тебя есть лепешки в запасе? — спросил он, когда все собрались вокруг чугунка с похлебкой.

— Много тебе надо?

— Немного. Штуки по две, нам с Лукичом надо бы.

— Куда опять собрался?

— Документы отнесем, может быть, тут чего-нибудь нужное.

— Я тоже с вами пойду, деда? — робко попросился Васька.

— Нет. Ты, Васюк, останешься с Настей.

— Без оружия?

— Немецкое ружье тебе оставим. Оно нам ни к чему. Только с одним уговором — не стрелять. Понял?

— Понял, — согласился мальчик.

— Не знаю, скоро ли мы обернемся, но вот вам приказ: из леса никуда не выходить.

— За картошкой надо сходить, — заявила Настя. — Что ж мы — все время эту бурду и будем есть?

— Погоди, Настя. Вернемся, тогда и сходим.

— А что, мы дорогу не найдем? Германцев в деревне нет, идти все время по лесу. Долго ли нарыть картошки.

— Не спорь. Один раз сказано и довольно, — обрезал дед.

Молча поели. Старики стали собираться. Все понимали, что путь предстоит опасный. Документы надо передать в надежные руки, чтобы они попали в Красную армию и могли быть использованы. Лукич засунул за пояс патронташ, топор, перекинул через плечо берданку, взял стальную каску.

— Надеть, что ли? — спросил он друга.

— Надень, если охота.

Лукич примерил. Каска была тяжелая, давила в висках.

— А ну ее к богу.

Когда сборы были закончены, Ипат подошел к внуку, погладил его по голове.

— Ты тут за старшего остаешься. Смотри — не балуй, — сказал он. — Настя, за нас не опасайся. Мы, может, дня три проходим, а то и больше. В случае чего по оврагу вниз бегите к железной дороге, за болото, знаешь, где уголь жгли.

— Знаю, ходила за клюквой.

— Там вас немцы не достанут. Ну вот… так мы пошли.

Не останавливаясь и не оглядываясь, старики ушли в темноту. Настя долго стояла на месте, опустив руки, не то задумавшись, не то стараясь разглядеть сутулые фигуры партизан.

— Чего ты, Настя? — спросил с беспокойством Васька.

— А? Так. Думала, как они там.

— Чего теперь станем делать? — спросил через минуту мальчик.

— Спать надо. Утро вечера мудренее.

Настя заботливо сгребла угли, в надежде, что к утру затухнут не все и можно будет раздуть огонь. Залезла в землянку, где уже устроился на ночлег племянник.

Отрывисто и громко закричала птица: «И-и-и…»

— Сыч проклятый, — вполголоса сказал Ипат.

— Нас почуял, — еле слышно отозвался Лукич.

— Мы теперь с тобой тоже звери ночные.

Чего-то звякало в кармане у деда.

— Погоди. Патроны брякают.

Старики остановились. Ипат переложил патроны, подтянул пояс, посмотрел на луну.

— Смерти боишься, Лукич? — спросил он.

— В мои-то годы? Я уж давно свыкся. Три раза помирал. Меня смерть не берет. Один раз тонул — не потонул, на германском фронте били — не добили, а позапрошлый год хворал так, что уж гроб заказали. А к чему ты это спросил, про смерть?

Ипат двинулся вперед. Пройдя несколько шагов, заговорил вполголоса.

— Я думаю, что нет человека страшней, который смерти не боится. Он тогда надо всеми возвышается. А еще страшней тот человек, который на войне смерть ищет.

— Разве такие есть? — удивился Лукич.