Дела семейные

Иногда, слушая рассказы Капура о сорок седьмом годе, Йезад думал, что беженцы из Пенджаба, конечно, определенного возраста, похожи на индийских писателей, пишущих о тех временах, о кровавом разделе страны на Индию и Пакистан реалистические ли романы о набитых трупами поездах или романы в стиле магического реализма и полуночной неразберихи. И те, и другие не могут остановиться, когда начинают описывать ужасы раздела: резня и поджоги, изнасилования и увечья, нерожденные младенцы, вырванные из материнских утроб, гениталии, запихнутые во рты кастрированных.

Но такие мысли – никогда не произносимые вслух – неизменно сопровождались укорами Йезадовой совести. Он понимал, что они не могут остановиться, как евреи не могут не говорить о холокосте, не писать, не вспоминать, не видеть кошмарные сны о концлагерях, газовых камерах и печах, о зле, совершаемом обыкновенными людьми, друзьями и соседями, о зле, которое и десятки лет спустя не поддается осмыслению. Что им еще остается, как не говорить об этом снова и снова?

– У нас не было выбора, – повторял Капур, – мы были вынуждены бежать. Так мы оказались в Бомбее. И Бомбей принял нас хорошо. Отец начал с самого начала, с нуля, и добился успеха. Единственный город на свете, где такое возможно.

А потому, утверждал Капур, он любит Бомбей особой любовью, куда более пылкой, чем те, кто родился и вырос в Бомбее.

Та же разница, что исповедовать религию по рождению или обратиться в нее. Для обращенного эта религия не данность. Обращенный сам выбрал себе религию. А потому сильнее верует в избранное им. «Так что вам, Йезад, никогда не понять моего чувства к Бомбею. Оно сродни чистой любви к прекрасной женщине, благодарности за то, что она есть, благоговению перед ее живым присутствием. Я часто думаю о Бомбее как о живом существе. Будь Бомбей действительно женщиной из плоти и крови, крови той же группы, что у меня, и с отрицательным резусом – я бы отдал всю кровь, до последней капли, чтобы спасти ей жизнь».

Йезаду частенько приходило в голову, что любовь его работодателя к Бомбею граничит с фанатизмом. Но он понимал, что к этой любви примешивается и тоска по навеки утраченному Пенджабу, по семейным корням. Бомбей как будто воплотил в себе и ту любовь.

Капур коллекционировал книги о городе, старинные фотографии, открытки и афиши, он делился с Йезадом малоизвестными фактами из истории и географии Бомбея, которые обнаруживал во время своих изысканий.

– Знаете, почему я сегодня припозднился? Сейчас увидите.

Он усадил Хусайна на крыльце магазина, чтобы он разглядывал улицу, а не прятался в темном чулане. Взмахивая воображаемой крикетной битой, Капур прошел за свой стол и сделал губами – пок! Удар битой по мячу! И эффектным жестом фокусника извлек из кейса две фотографии.

– Пришлось сломя голову лететь, чтобы перехватить фотографии из частной коллекции, прежде чем до нее дилеры доберутся! – Он пододвинул одну к Йезаду.

«Ничего себе, – подумал Йезад. – Классный способ вести дела – хозяин мчится покупать фотографии, уборщик периодически теряет трудоспособность. Интересно, что бы стало с магазином, если бы не я?» Он всмотрелся в фотографию – на переднем плане купола деревьев, за ними ряд элегантных бунгало. Позади виден майдан на фоне густой листвы.

– Прелестное, похоже, местечко.

– Можете угадать, где это?

«Понятно, что это старый Бомбей», – думал Йезад, раз снимок попал в коллекцию босса. Он рассматривал фотографию, стараясь найти подсказку.

– Напоминает скорей какой-то европейский город, чем Бомбей.

Капур рассмеялся:

– А если я вам скажу, что это ваша бестолковая станция Марин-Лайнз, – поверите?

– Ну и снимок! Снимок с половинкой! Какого времени съемка?

– Приблизительно тридцатые годы. Вот это офицерские бунгало, сфотографированные незадолго до того, как их снесли, когда армия получила новый участок осушенной земли под военный городок в Колабе.

– Как же все переменилось – и всего за шестьдесят лет!

– Смотрите, – показал на фотографии Капур, – если вы идете по этой стороне улицы, то выходите к сонапурскому кладбищу и площадке для кремации. А вот здесь ваша станция. До сооружения насыпи приливная волна затапливала всю низину, где сейчас железнодорожные пути.

Теперь Йезад начал различать на старой фотографии очертания нынешней Марин-Лайнз, и это вызывало странное ощущение жизни в двух временны́х пластах, разделенных шестью десятилетиями. Однако ощущение было приятным, обнадеживающим.

Он осторожно положил фотографию на стол.

– Ценная, должно быть, штука.

– Нет ей цены. Прекрасные снимки моего Бомбея в детстве. Бесценно. Возраст невинности. Теперь посмотрите другой снимок.

Йезад наморщил лоб – перед ним было что-то смутно знакомое.

– Так, давайте выйдем, – предложил Капур.

На улице он указал на угловое здание кинотеатра «Метро» и поднес фотографию к самым глазам Йезада.

– Перекресток Дхоби-Талао! А «Метро» построили позднее!

– Верно! – просиял Капур.

Хусайн поднялся с крыльца, любопытствуя, чем так возбужден хозяин. Капур обрадовался.

– Ао, иди сюда, Хусайн, декхо, смотри как интересно!