Делай со мной что захочешь

О'Горман, его жена и друзья сочли, что его фамилия будет хорошо выглядеть на избирательном бюллетене — только и всего; он даже так и сказал в Ассоциации юристов — искренне и чистосердечно, со всею скромностью: никакого опыта работы в публичных организациях у него, мол, нет, он с этим совсем не знаком, но считает, что может пройти на выборах… Ассоциация его не поддержала. Но он все-таки выдвинул свою кандидатуру и прошел значительным большинством голосов.

Беседа вернулась к тому человеку, который выставлял свою кандидатуру на пост губернатора от демократической партии и который…

Элина медленно втянула воздух, словно проверяя себя. Да, ей стало лучше. Теперь ничто ей не грозит. Она взглянула туда, где стоял ее муж, — а он по-прежнему был там же, по-прежнему спорил о чем-то все с теми же двумя людьми. Молодой юрист — специалист по налогам — был явно разгорячен, расстроен. Марвин был, как всегда, красный. Вокруг них группами медленно роились люди, блестящие волосы женщин уложены в безупречные летящие прически, обнаженные руки, у нескольких — обнаженные плечи, — женщины с гладкой розовой кожей, как на дорогих портретах. Охмелевшие, разгоряченные, смеющиеся любому пустяку, готовые смеяться, искушенные в улыбках. Мгновенно, охотно обнажающие зубы, потому что зубы у них — идеальные. Большинство женщин были красивы — безукоризненно красивы. Пожалуй, не столько красивы, сколько милы, приятны, с безупречными, мгновенно расцветающими улыбками и застывшей, обильно опрысканной лаком прической. Губы у них тоже были словно лакированные и непрерывно двигались, рождая слова и улыбки. Элина обратила внимание на очень интересную женщину в длинном до полу платье из зеленого бархата; глубокий вырез спереди доходил у нее до талии, края его были соединены серебряными скрепами.

— А что о нем думает Марвин, Элина?

— Я не уверена… Я не знаю…

Миссис Куто закурила сигарету и энергично выдохнула дым.

— Зато я знаю, что ядумаю, — сказала она.

Черный человек в свежевыглаженном белом костюме появился возле Элининой группы, озабоченно стал о чем-то спрашивать. Еще подать выпить? Да, сказал Куто. Да, сказал мужчина с грустными глазами, слегка осклабясь. А мне, пожалуй, хватит, сказала жена Куто. Элина по-прежнему держала стакан, в котором лед давно растаял, превратившись в буро-коричневую теплую водичку: нет, благодарю вас, ничего. Глаза Элины случайно встретились с глазами черного официанта — взгляд у обоих был тусклый, невидящий, словно скрестились в пространстве взгляды двух слепых и застыли, мертвые.

Некоторые люди не видят друг друга — они просто друг для друга не существуют.

На шее у Элины было одно из тех старинных золотых ожерелий, что подарил ей Марвин, — массивное, литого золота, очень красивое. Ей приходилось все время сражаться с этой тяжестью. Ожерелье тянуло в одну сторону, а она тянула в другую. Миссис Куто сейчас залюбовалась им. Кто-то еще залюбовался — какой-то мужчина, но он поостерегся подходить слишком близко. Миссис Куто могла дотронуться до ожерелья безупречно наманикюренным ногтем, — но не мужчина… Впрочем, он почти дотронулся указательным пальцем. Он сказал:

Элина поблагодарила обоих.

В тот день я узнала от них, что матка не умирает: ее нельзя убить. Можно было узнать и еще что-нибудь, но я никак не могла сосредоточиться. Мне было очень холодно. Мне не терпелось уехать домой, уехать домой с моим мужем, очутиться в безопасности дома… но потом я подумала — а что, если я не смогу заснуть, что, если я буду все время чувствовать ее внутри, этот маленький свернутый мешочек…

Мама однажды сказала — Тебе нельзя иметь детей, у тебя для этого неподходящая фигура. Таз слишком узкий. Не порти себя.