Делегат грядущего

— Почему я говорю это? Может быть, я даже и не умею всего высказать… Вот сейчас перед нами такой же хаос, еще не тронутый революцией. Но для этой страны и для всех стран, в которых еще царствует хаос, — Ленин — луч, прорезающий светом тьму. И нет на земном шаре ни одного угнетенного человека, который не увидел бы в Ленине своей путеводной звезды. Вы понимаете, какое во мне чувство сейчас?

— Кажется, понимаю, — задумчиво ответила Саида.

Очень серьезно глянув в серые глаза Ефремова, Саида сказала:

— Я не знала, что вы умеете так говорить. Вы всегда такой молчаливый!

— Так пространно я обычно разговариваю только сам с собой, — улыбнулся Ефремов. — Но когда вы сейчас всматривались в этот город, мне показалось, что вы поймете меня.

— Да. Я тоже думала о хаосе. И о том, что скрытые пока силы народа накапливаются, постепенно развиваясь, как жизнь в пшеничном зерне, и что будет день, когда в этом развитии произойдет скачок…

— Ну, вам и мыслить полагается как биологу! — еще раз улыбнулся Ефремов. — Но вы, конечно, правы… Пойдемте вниз, нам пора!.. А по этому городу нас будут сегодня возить — покажут все примечательное, я ведь не спал всю ночь, разговаривал с посетителями, пришедшими вчера вечером. Ни им, ни мне не хотелось спать, нам было чем поделиться!.. Пойдемте! — Ефремов взглянул на часы. — Через двадцать минут за нами приедут в гостиницу!..

3

— Пора ехать, Саида-ханум! — раздался приветливый голос за дверью. — Вы уже завтракали?

— Войдите, Меимбет! — живо откликнулась Саида.

Плотный, с широкоскулым, спокойным лицом кочевника, веселый киргиз в чесучовом костюме вошел, кинул взгляд на поднос, на котором стоял нетронутый завтрак, пожал руку Саиде:

— Не завтракали?.. У вас утомленный вид. Вам нездоровится, Саида-ханум?.. Вы знаете, я так боюсь схватить здесь малярию, желтую лихорадку, чуму, холеру, оспу, проказу…

— Все сразу, Меимбет? — улыбнулась Саида.

— Для коллекции. У себя во Фрунзе я забыл даже названия этих болезней!

— К новым домам, какие вы строите в вашей Киргизии, эти болезни не смеют и подступиться! Да… я всю ночь почти не спала, все смотрела на красные огни — на той вон высокой мачте! Все думала!

— А знаете, что означают эти огни? Эта мачта — над домом правителя. Если в темноте огни горят, значит правитель и его семья изволят находиться дома и пребывают в полном благополучии.

— И никаких неприятных происшествий не предполагается?

— Ну, этого, положим, никто не знает… Однако, Саида-ханум, скушайте хотя бы фрукты, нас ждут, машина подана. Ефремов уже уехал, а мы с вами поедем в другое место.

— Куда же?

— Сейчас за город, вернее, вон туда, на окраину. Я просил, чтобы нам показали текстильную фабрику. Посмотрим, как живут здешние рабочие.

— Лучше бы не смотреть. Сердце разрывается!

— Ну, наши сердца должны все это выдержать! Нам с вами еще придется потрудиться — суметь найти слова, чтобы описать все это!

— А кто с нами поедет сегодня?

— Деятель какой-то местной общественной организации.

— Я готова, Меимбет! Идемте, возьмите, пожалуйста, мой зонтик.

Длинная открытая машина с поднятым тентом стояла у дверей гостиницы в окружении толпы любопытных и изможденных рикш, готовых везти на своих велосипедах-колясках любого господина.

Представитель местной общественной организации вежливо поздоровался с Саидой и Меимбетом, что-то односложно кинул на своем языке шоферу, и автомобиль помчался по улице, огибая пронзительно кричащих, шарахающихся от него рикш, минуя уже открывшиеся рестораны и харчевни, из которых доносился джаз, насилующий здесь слух утром, днем, вечером, ночью — в любое время суток. Констабили, как здесь называют полицейских, исказив английское слово «констэбль», своими палками поднимали с панели бездомных нищих, спавших повсюду прямо на улицах, у стен домов, под заборами; великолепные лимузины мчались, не соблюдая никаких правил движения; на всех углах, пристроившись к многоэтажным домам, мелкие лавочники, стуча, горланя, зазывая, совали под нос прохожим блестящие дешевые колониальные побрякушки — браслеты, кольца, брошки, тоннами привозимые американскими бизнесменами. Шум, гомон, зазывания продавцов сопровождали путь машины через европейские кварталы города… Очень скоро машина выбралась в старый город и помчалась мимо накаленных солнцем бараков из гофрированного железа, вдоль сточных канав, ныряя в ямы, прыгая на ухабах, поднимая удушливую, едкую пыль…

Представитель местной общественной организации, маленький черноусый человек в белом костюме сообщал последние газетные новости и коротко рассказывал обо всем, что в пути обращало на себя внимание Меимбета и Саиды.

Наконец, миновав огромный пустырь, края которого были распаханы под посевы риса и залиты зацветшей водой, машина остановилась у длинного полуразваленного забора, перед которым в лужах воды резвились голые дети… Над покосившейся аркой ворот виднелась намалеванная на ржавом железном листе надпись на местном языке, обозначавшая название фабрики и фирмы, которой эта фабрика принадлежала.