Деликатный вопрос

— Да… то есть нет… пока не возражает. Я, это самое, не говорил ей ещё. но боюсь, понимаете. Моя Люба, это самое, — коренная ленинградка. И до того, понимаете, она влюблена в свой город, что, право, боязно и разговор затевать. Она, бывало, стоим, скажем, на берегу Невы или в Петергофе гуляем, только одно и твердит: «В Ленинграде родилась, в Ленинграде и умру». Вот видите, какое дело.

— Да вы с ней потолкуйте, Фёдор Павлович!

— Да уж больно, это самое, вопрос-то деликатный… А я, Сергей Васильевич, хотел вас попросить…

— О чём именно, Фёдор Павлович?

— Да вот, это самое, потолковать с ней. Вызовите её и… и потолкуйте.

— Да вроде неудобно как-то, тем более, что она беспартийная…

— Ничего, что беспартийная! Моя Люба вообще-то ничего, хорошая женщина. И, конечно, и сам потолкую, но сначала вас прошу, очень прошу, Сергей Васильевич… Вот какую он мне задачу задал, понимаете?

— Но вы её сегодня вызывали?

— В том-то и дело, что не вызывал.

— Однако вы же мне сказали, что это именно жена Шувалова была тут передо мной.

— Точно. Его жена, Любовь Степановна Шувалова. Только приходила она не по вызову, а по собственной инициативе.

— Да? Интересно! Значит…

— Значит, пришла и говорит: «Простите меня, но я хочу с вами посоветоваться по очень деликатному вопросу. Мой муж, Федор Павлович, в последние дни всё время только и говорит об МТС, о колхозах. Я-то понимаю, что у него на уме: он ведь сам в деревне родился и вырос… и чувствует обстановку…

— А что, Любовь Степановна, — осторожно приступил я к разведке, — вот возьмет да и махнёт ваш Фёдор Павлович в деревню. А?

Она испуганно вскинула брови и замахала рукой:

— Что вы, что вы! Да вы не представляете, как он привык к Ленинграду!

— В таком случае что же вас беспокоит, Любовь Степановна?

— Как что беспокоит? Он беспокоит, Федор Павлович беспокоит. Вижу, мучается же человек, ну вот я и пришла к вам, может, вызовете его.

— Зачем?

— Ну, как секретарь партийный, и подскажете ему, вас-то он послушает.

— Что я должен ему подсказать, Любовь Степановна?

— Да как что? Ну, заявление чтобы подал, в МТС попросился работать. Он у меня, знаете, несмелый и на геройство неспособный, а вас послушается. Я ведь чувствую: душа-то у него болит.

Тут я, понимаете, не выдержал и от души расхохотался:

— Родная, дорогая Любовь Степановна, да что же вы сами-то не подскажете?

— Что же тут смешного, Сергей Васильевич? Да разве он послушает меня! Уж больно он, говорю, привык-то к нашему Ленинграду. Стоим, бывало, на берегу Невы или в Петергофе гуляем, всё одно твердит: «Хоть и родился я в деревне, а так мне Питер полюбился, что ни за какие коврижки из него не уеду, умирать тут буду…»

Ну-с, я, конечно, рассказал ей про актив, про то, как приходил ко мне Фёдор Павлович и просил меня вызвать свою супругу и потолковать с ней по «деликатному» вопросу. Посмеялись мы с Любовью Степановной и расстались друзьями. Чай пить приглашала. И пойду, обязательно пойду чай пить. И дам же я ему взбучку!

— Кому, Сергей Васильевич?

— Как кому? Фёдору Павловичу Шувалову.

— За что же?

— А за то, что жену свою плохо знает.

* * *

— Ну, а как чувствует себя ваш активист Селезнев?

— Что? Селезнев? Не знаю. Не видел. С того самого собрания не видел. Раньше, бывало, три раза заходил ко мне, а тут как в воду канул… М-да. По совести говоря, очень часто мы не знаем как следует своих людей. Работаем вместе, видимся каждый день, живём бок о бок, а на поверку получается… деликатный вопрос.

МОСКОВСКИЙ ХАРАКТЕР

Благодаря отражению света становятся видимыми незамосветящиеся тела.

(Из учебника физики)

— Машенька! Машенька!

— Соня?!

— Спустись обратно, я внизу подожду.

— Хорошо!

Так декабрьским днём 1950 года на эскалаторе московского метро произошла встреча подруг детства Маши Селезнёвой и Сони Волжинской.

Обе они когда-то учились в десятилетке в городе Рязани и сидели на одной парте. Потом Маша уехала в Москву в институт, а Соня вышла замуж и осталась в Рязани. Давно это было!..

Маша была уже не Маша, а Мария Фёдоровна, и не Селезнёва, а Волошина. Софья Николаевна Волжинская как была, так и осталась Волжинской.

— Стану я менять свою замечательную фамилию на какую-то Сиволапову! С ума сойти! — заявила она в загсе и оставила себе девичью фамилию,

Мария Фёдоровна, брюнетка с правильными, но на первый взгляд несколько строговатыми чертами лица, была одета в чёрное пальто со скромным каракулевым воротником. На голове у неё была маленькая каракулевая же шапочка, из-под которой сбоку выбился заметно седеющий локон. Словом, женщина, каких много.

Софья Николаевна являла собой полный контраст. Голубоглазая блондинка, в котиковом манто, с двумя чернобурыми лисами на шее, в зелёной шляпе, украшенной какими-то не то хвостами, не то пушистыми перьями, выделялась своей яркостью. На её довольно красивом лице лежала печать самонадеянности и довольства. «Смотрите, — говорило это лицо, — как я хороша, как хорошо живу!..»

Мария Фёдоровна прямо с эскалатора очутилась в объятиях подруги.