Дело генерала Раевского

   — После колоссальной этой конной атаки войска принца Вюртембергского отступили к Ауэнгейму, но и оттуда оказались выбитыми корпусом Виктора. И стало многим казаться, что исход сражения предрешён. Но здесь... Здесь, как под Салтановкой, под Смоленском, под Москвой, под Малоярославцем, под Красным, встал на пути французской славы Николай Николаевич Раевский. Второй гренадерской дивизией лично здесь командовал этот никогда не терявший присутствия духа человек. Раевский сам построил дивизию в батальонные каре. Видя крушение фронта, нависшее над союзниками, он приказал экономить боеприпасы. Атаку за атакой, почти без выстрела, одними штыками, вместе со своим генералом его солдаты отбили все атаки прославленных всадников Мюрата. Французы стали обтекать каре Раевского, каре стояло, как скала в бушующем грозном океане. Повсюду всё дымилось, и рушилось, и взрывалось. Эта невероятная даже по тем временам твёрдость дала возможность русским перестроиться, прийти в себя и повернуть ход сражения в свою пользу. Значимость всего момента этого Раевский понимал хорошо. Он ранен был пулей в грудь чуть ниже правого плеча. Но продолжал сидеть в седле и отдавать команды. До этого несколько раз ходил врукопашную с солдатами. Теперь было не до этого, теперь нужно было усидеть в седле и не подать вида. Кость пулею была раздроблена в ранении, но генерал не знал этого. Он только бледнел и бледнел. — Олег перевёл дух и продолжал: — Рядом сидел в седле адъютант его Константин Николаевич Батюшков, гениальный русский поэт и прозаик. В десятилетнем возрасте, двадцать семь лет назад, он был отдан на воспитание в частный пансион француза Жакино и в совершенстве владел французским языком. Французский язык, сказать к слову, хорошо знал и Раевский. Но русский он знал просто прекрасно вплоть до народного разговорного, чем решительно отличался от абсолютного большинства российских генералов и офицеров того времени. К моменту сражения при Лейпциге адъютант генерала был уже известным поэтом, членом литературного объединения «Вольное общество любителей словесности, наук и художеств», дружил с Гнедичем, был ранен в сражении с Наполеоном под Гейльсбергом и два месяца лечился тогда в Риге. Нашествие Наполеона он встретил, не сразу взяв оружие в руки: болел, потом видел ужасы сожжённой Москвы и позор её. «Ужасные поступки вандалов, или французов, в Москве, — писал он Гнедичу, — и в её окрестностях, поступки, беспримерные и в самой истории, вовсе расстроили мою маленькую философию и поссорили меня с человечеством». Поправившись, Батюшков бросился вслед наступающей русской армии, нагнал её в Дрездене и попросился к Раевскому. Всего неделю назад в палатке Раевского при свече и строгом лике с иконы святителя Николая Чудотворца Мирликийского Константин Николаевич под рёв проносящейся над равниной бури читал генералу свои стихи, написанные под впечатлением перехода русских войск через Неман 1 января, чуть более полугода назад:

Снегами погребён, угрюмыйНеман спал.

Равнину льдистых вод, и берег опустелый,И на бегу покинутые сёлыТуманный месяц озарял.Всё пусто... Кое-где на снеге труп чернеет,И брошенных костров огонь, дымяся, тлеет,

И хладный, как мертвец,Один среди дорогиСидит задумчивый беглец...

Раевский тогда смотрел на вдруг переменившееся лицо человека, ему хорошо знакомого, и не узнавал его. Что-то внутри него явно произошло, и стал он другим. Поэт одновременно и помолодел и повзрослел:

...Недвижим, смутный взор вперив на мертвы ноги.И всюду тишина... И се, в пустой далиСгущённых копий лес возникнул из земли!

Он движется. Гремят щиты, мечи и брони,И грозно в сумраке ночномЧернеют знамёна, и ратники, и кони:Несут полки славян погибель за врагом...