Дело глазника

Здание на Офицерской улице было известно всему Петербургу. За годы, что здесь находился полицейский участок Казанской части, в его стенах успели побывать знаменитые разбойники, карманники, мошенники, бунтари и душегубы, а также, конечно, и лучшие сыщики, знатоки столичных трущоб. Среди наиболее именитых арестантов значился Иван Тургенев, который почти полвека назад целый месяц томился в полицейском участке. Тут, в одиночной камере, осаждаемый возмущенными поклонниками, он написал свой знаменитый рассказ о безвинно утопленной собачонке.

Освободившись на входе от промокшей шинели и калош, Будылин решительно направился в свой кабинет, шумно сморкаясь на ходу и выжимая от мокрого снега внушительные седые бакенбарды. Полицейский чиновник за конторкой поздоровался и вопросительно посмотрел на спешащего мимо начальника.

– Ларсена ко мне! И Ермолая Осиповича тоже, если он еще здесь! – бросил Будылин, не останавливаясь и уже гулко топоча по лестнице на второй этаж. – Срочно!

Войдя в кабинет, он извлек из-за пазухи чудом спасенную от сырости папку и со вздохом опустился в кресло. Кабинет начальника сыска был не слишком просторный, достаточно пыльный и не блистал роскошью отделки. Вместо охотничьих трофеев и парадного оружия всю заднюю стену занимал стеллаж, из которого плотно торчали корешки уголовных дел, по большей части расследованных Будылиным и его подчиненными.

Не прошло и минуты, как раздался короткий стук в дверь, и в кабинет проник Ларсен – как всегда собранный и напряженный, словно стальная пружина, облаченный в отлично сшитый костюм-тройку. Ларсен бесстрастно дождался приглашения сесть и привычно опустился в кожаное кресло слева от стола.

Святослав Францевич Ларсен происходил родом из голштинских немцев, предки его переехали в Российскую империю еще вместе с Петром III и с тех пор совершенно обрусели, о чем свидетельствовало не только славянское имя, но и совершенно не по-европейски запальчивый характер Ларсена, который то и дело прорывался наружу через некоторую напускную чопорность. Отец Святослава Францевича, Франц Ларсен, как и его отец, служил в Министерстве юстиции, в свое время даже метил в обер-секретари сената, но не преуспел и преклонные годы провел в должности присяжного поверенного, посвятив себя адвокатуре. Подобной же судьбы он явно желал своему сыну – Святославу, но юный Ларсен готовил для родителя сюрприз.

Едва окончив юридический факультет в Петербурге, Ларсен решительно отверг магистратуру и, к ужасу родни, поступил в полицейскую школу резерва на второе отделение, где вместе с будущими урядниками самозабвенно учился стрелять из револьвера, фехтовать на саблях и задерживать преступников, отчего был счастлив совершенно и ни о какой карьере, кроме карьеры криминального сыщика, слышать не хотел.

Теперь, оставив за плечами пятнадцать лет работы в петербургском сыске, он был матерым профессионалом, помощником самого Будылина. Ларсен, несмотря на его пенсне, всегда аккуратный костюм и вообще крайне ученый вид, мог не только безошибочно цитировать Уголовное уложение и говорить на латыни, но также умел удивить противника молниеносным хуком слева или попасть из револьвера в копейку с двадцати шагов.

– Побывали в министерстве, Иван Дмитриевич? – вежливо поинтересовался Ларсен, указывая взглядом на папку.

Будылин угрюмо кивнул, жестом призвав помощника проявить терпение – снаружи уже были слышны тяжелые шаги и сиплое дыхание Ермолая Осиповича Щекина, второго человека в управлении сыска, без участия которого Будылин сложных решений принимать не любил.

Наконец дверь распахнулась, освобождая дорогу грузному чиновнику. Щекин отдувался и вытирал лицо платком после подъема по лестнице. Он начал свою службу в полиции даже раньше, чем сам Будылин, еще при царе Николае Павловиче, работая сначала писарем, потом делопроизводителем, и мелкими шажками и любезными улыбками за сорок лет дошел до чина коллежского асессора. Щекин был толст, одышлив и добродушен, верность его традициям выражалась не только речами, полными старомодных пассажей, но и сюртуком, который помнил, видимо, еще царя Александра Освободителя. Простое, покрытое крупными оспинами лицо чиновника никак не ассоциировалось с суровыми буднями работников уголовного сыска и чаще всего имело услужливое выражение, на чем не раз и не два обжигались его соперники. На самом деле Ермолай Осипович был хитер, как лиса, многоопытен, как старый змей, и помнил любые мелочи с точностью машины.

Поздоровавшись в перерывах между охами и вздохами, Щекин присел в тяжело скрипнувшее кресло и придал лицу выражение крайней заинтересованности.

Будылин дождался тишины и начал:

– Что же, господа, тянуть не буду. Только что я был у министра, показал ему наш «гостинец». – Он раскрыл лежащую на сукне папку, и оттуда вновь выглянули десятки черно-белых искаженных безумием лиц. – Рад он был, не скрою, как черт Святой Пасхе. «Мало мне, – говорит, – анархистов! Так теперь еще и психопаты на мою голову! Не потерплю! Не допущу!» Думал, удар его хватит, но вроде обошлось…