Дело Кристофера

— Джоанна, если бы я смог тебя вычеркнуть из собственной жизни, забыть обо всем случившемся, это избавило бы меня от половины проблем, но ведь черта с два! Виновен разве что в одном: сдалась мне ты, дура блондинистая! Не спорь, дура и есть, раз ухитрилась придумать, что попытки тебя вернуть являются доказательством безразличия. Окей, я смог совместить приятное с полезным, но не легко и просто, а потому что долго думал, как бы это осуществить. Однако, вместо благодарности, меня обвиняют в том, что я помог добиться амнистии для Джона Конелла, позволил Кристоферу избавить тебя от неприкрытого лжесвидетельствования в суде (поверь, менее убедительно сыграть на Сицилии было просто невозможно), взял в Бабочки, дал место в университете — фактически, сделал то, о чем ты грезила еще в юности, предоставил жилье твоим родителям и даже липовому женишку, не позволил сделать глупость и выйти замуж за человека, который по щелчку Юнта обменял тебя на пару нулей в банковском счете… и теперь ты заявляешь, что все это я сделал для себя, заставив пойти на великую жертву — невозможность поселиться на исторической Родине?! — В этом месте Шон не выдерживает, ударяет ладонью по столу и, вздрогнув от громкого звука, начинает тереть пальцами виски. — Поверь, Джо, если бы я мог послать тебя к черту, я был бы стократ счастливее. Достала. Ей Богу, может, и заслужил, но достала!

— Достала? Это я тебя достала?! Вообще-то, кое-кто — не стану показывать пальцем — прилично так выиграл на всем вышеперечисленном!

— Так. Чего еще ты хочешь? Чего, бл*ть, тебе бескорыстного от меня понадобилось еще?!

— Детей! — всплескиваю руками.

— Это все?

— То есть все?

— То есть обещай, что если получишь детей, больше никогда доставать меня своими «не верю тебе — эгоцентричной скотине» не станешь.

— Клянусь, — радостно выкрикиваю я, уверенная, что получила все счастье мира, но вдруг осознаю, что ошиблась с формулировкой, а Шон уже достает телефон. — Ой, нет, стой, это должны быть наши дети. Твои и мои.

— Это невозможно, и ты уже пообещала, — отвечают мне и подносят телефон к уху.

— Куда ты звонишь? В приют? Я не хочу приемных детей, я…

— Добрый день, мисс Адамс. Помните, о чем я вас просил? Все в силе. Отправляйте. Да, все в порядке, Джоанна в курсе. Через пару дней будем.

— Что ты сделал? И я в курсе чего? — Ноль внимания. — Шон, что будет делать мисс Адамс?

— Доставать нам детей. — И тяжкий вздох с закатыванием глаз. — До последнего надеялся собакой откупиться.

У меня отнимает дар речи.

Пока Шон мечтал умереть прямо в кресле самолета (ну или хотя бы закусить стюардессой, так он распекал болезную), я перебивала варианты развития событий. Выпытать информацию без применения кипящего масла не удалось, а с оным, к несчастью, на борт не пускают. Приют?

Суррогатное материнство? Что эти двое затеяли? Ну скажите, я же с ума схожу!

Когда самолет приземляется в Сиднее и табло, возвещающее о запрете использования электронных приборов, погасает (ага, я трусишка и соблюдаю правила), включаю телефон и обнаруживаю, что завалена звонками и сообщениями по самые уши… И все они от Лайонела Прескотта. Во рту становится сухо-сухо. На часах пять утра, и перезвонить, вроде, нельзя, но страшно, ведь явно что-то случилось!

— Шон… Шон, нам нужно поехать в Ньюкасл.

— Мне в Ньюкасл точно ни к чему, — сообщают мне замогильным голосом. Дожидаясь своей очереди на выход из салона, Картер едва на ногах держится. Ну, верю, что тут еще скажешь? И так полмира облетели за последние несколько суток.

— Окей, поезжай домой, помрешь еще.

— Спасибо. За сострадание, — фыркают в ответ.

Наконец, берем два такси, одно из которых отвезет меня в Ньюкасл. Перелет был тяжелым, никто и не спорит, но в крови столько адреналина, что отдых мне еще месяц не грозит… Я должна узнать, что случилось у Лайонела, а еще сообщить родителям, что обвинения сняты (со всеми этими волнениями забыла упомянуть — полковник обещание исполнил!). Не зная, куда рвануть сначала, сижу и бормочу себе под нос, пугая водителя:

— К маме или к Лайонелу? К маме или к Лайонелу? — Никак не могу решить. Хватаюсь за телефон. — Каддини, куда сначала ехать? К маме или к Лайонелу?

— Док, шесть утра, я же сплю! — ноет в трубку студент.

— Точно. Значит, к маме. Спасибо!

— Легла бы поспала, чем родных допекать спозаранку, — вздыхает он и отключается.

К двери родительского дома бегу бегом, стучусь как слоненок, и, думается мне, именно поэтому когда папа открывает дверь, в руках он держит бейсбольную биту.

— Джо? — удивляется, а затем обнимает, при этом невольно, но очень чувствительно, прикладывая меня своим «средством самообороны». Тут же начинает извиняться, и хотя моя несчастная спина не очень солидарна с политикой безвозмездности, уверяю его, что все в порядке.

— С нас сняли обвинения, — объявляю как можно радостнее, все еще потирая поясницу.

— Да? Здорово, — пожимает папа плечами. Он определенно доволен, но совсем не так, как я ожидала.

— Ты не понял. Вы теперь можете вернуться в Штаты!