Дело о Медвежьем посохе

– Кажись, прознал он, что я Дуську, его жену и мою, стало быть, невестку, за жопу хватал на покосе, пока сам он в город отъехал по делу. До греха за малым не дошло. Мамка-то наша давно померла, а я мужик еще ого-го, сам понимаешь… Дуська, зараза, будто специально крутится передо мной, юбки задирает якобы невзначай. Была бы еще вобла какая, так и не посмотрел бы в ее сторону, но эта как спелое яблочко наливное – кругленькая, румяненькая. Вот и не удержался… Сам виноват. Помню еще, нашептывал ей что-то, голова-то уже отключилась. Говорил, мол, бросай этого дурака Никитку, иди за меня, у меня денег больше, знаешь, говорю, как я на медвежьих шкурах наживаюсь. Тьфу! Старый дурак!

– Нехорошо вышло.

– Нехорошо, доктор! И как раз на следующий день пошли мы с Никиткой на охоту. Набрели на медведя, а я, главное, вижу, он злой, голодный, то ись надо было тихо-тихо от него уходить, не привлекая внимания. Но сынок как с цепи сорвался, спрятался за дерево и завизжал дурниной. Зверь на меня и кинулся. Тяжелый, зараза, глаза красные, дышит падалью, рычит, подмял сразу под себя, носом своим тычется туда-сюда, примеривается, куда вгрызться… Ну, думаю, хорошо, сынок рядом с ружьем. Кричу: «Стреляй!» А он не торопится… Я уж из последних сил от косолапого отбиваюсь и вдруг слышу: «Это тебе за Дуську». И выстрел. Медведь-то струхнул и, что твой заяц, в лес ускакал, только хвостик сверкнул, а я остался валяться во мху с дырой в животе и в небо глядеть. Отведал, старый дурак, молодого тела… Хоть домой теперича не возвращайся. Кое-как заткнул ветошью рану, пошел к Никитке с повинной, а они с Дуськой вещички-то собрали и уехали. Ни записки не оставили, ни слова прощального не сказали. Дня три шарахался я по избе, самогонку пил, на брюхо лил, думал, затянется, а оно только огнем пуще прежнего горело. Ну и вот…

– Ну и вот, – задумчиво повторил за мужиком Родин. – Едва не довели себя до заражения крови! Живот – это вам не нога или рука. Гангрена начнется, не отрежешь.

– А хучь и гангрена. Все одно мне без сына жизни нет. Чего я один буду? Я один не умею… – последние слова мужик бормотал, отворачиваясь к стене.

Родин покачал головой и вышел из палаты.

Глава 4

Родин устало махнул извозчику, и пролетка умчалась дальше, разметав по обочинам ворох сухих листьев. Георгий проводил ее взглядом, поежился, запахивая поплотнее пальто. К вечеру уже посвежело, но день был светлый, безветренный, в воздухе стоял терпкий запах преющей листвы, и клены на аллее перед домом полыхали пламенно-рыжими кронами в лучах заходящего солнца, на секунду мучительно напомнив Родину огненные волосы его возлюбленной. Врач глубоко вздохнул, наполнив объемистую грудную клетку прохладным осенним воздухом, и поспешил к дому. Только что ему пришлось выстоять сложнейшую многочасовую операцию в земской больнице, спасая от ампутации кисть руки бледного худого вольнонаемного рабочего с ткацкой фабрики. Неосторожного мужичка затянуло в станок, и, прежде чем его удалось остановить, он размолотил руку, вывернув под неестественным углом. С самого утра Родин сшивал сухожилия, вправлял кости, занимаясь привычной по практике военного врача тяжелой и напряженной работой. Неудачливый рабочий лежал под хлороформом, изредка подергивая клочковатой рыжей бородой, и Георгий то и дело с тревогой поглядывал на него – выдержало бы сердце. Теперь все, о чем мечтал Родин, – это мягкая тахта и горячий чай, щедро приправленный крепким душистым бальзамом.

Через несколько минут его мечты осуществились. Усталый эскулап предавался отдыху, вытянув ноги в домашних туфлях и не спеша прихлебывая ароматный напиток. Воцарившаяся в голове мягкая дрема и думать не давала ни о каком серьезном чтении, но новомодный авантюрный детектив, из тех, что Родин читал в качестве снотворного, пришелся как раз кстати. Обложка сплошь пестрела самурайскими мечами, усами и револьверами. Георгий хмыкнул и позволил себе последовать за лихими поворотами сюжета.

Главный герой, частный сыщик из Петербурга, чопорный и холодный джентльмен, блестяще расследуя запутанное дело государственного масштаба, оказался в горах Японии. Там, найдя приют у отшельников-ямабуси, он обучился тайнам искусства ниндзюцу и всяческим эзотерическим практикам. Автор живописал невозмутимого щеголя, медитирующего, сидя на шпагате, среди цветущих сакур под неусыпным взором грозного наставника – старика с карикатурной седой бородой. К шестой главе, когда столичный франт, быстро превзойдя своих учителей в тайных искусствах, перелетал с одной верхушки дерева на другую и ударом кулака отправлял на тот свет по нескольку подлых шиноби за раз, у Родина уже вовсю слипались глаза, и сюжет книжки путался с собственными мыслями и воспоминаниями. Внезапно резкий звук вырвал его из объятий Морфея – настойчиво звонил дверной колокольчик.