Дело о Медвежьем посохе

– Знаешь, Георгий, я же бестужевка, отец ученый, о Боге и не помышляла, а теперь я Ему молюсь все время – вдруг найдут убийцу, вдруг докажут мою невиновность?! Я бы в монастырь ушла – просить о спасении души всех безвинно осужденных.

Анастасия, некогда гордая красавица, одетая в серое арестантское сукно, описывала свои злоключения изящным французским слогом, так неуместным на этой улице рядом с убогой хижиной.

В несчастной женщине, не потерявшей чести, достоинства, старающейся сохранить в ясности разум и в чистоте душу, Георгий снова увидел мечту своих юных лет, милую Асеньку, и поцеловал ей огрубевшую покрасневшую руку. Вокруг них опять была вся любовь мира, которая на минуту поселилась в жалкой лачуге на краю света. Он поможет ей, непременно, обязательно, она будет свободна, их ждет счастливое будущее…

Скрипнула дверь, обеспокоенный караульный вывалился из избы, схватил Анастасию за рукав и втолкнул внутрь.

Очарование минуты рассеялось: Георгия ждала невеста, друг и соратник – рыжеволосая отважная Ирина. Анастасия по-прежнему оплакивала мужа и верила во встречу с сыном.

Глава 19

Колесо медленно шагал, дребезжа железными крючками на тяжелых ботинках, во главе группы из четырех арестантов, несших огромное толстое бревно. Промозглый ветер злобно трепал его лицо, окутанное паутиной морщин. За Колесом следовал Жало, за Жалом – невысокий, смазливый узник Ларин по прозвищу Заяц. Его жилистые пальцы, крепко впивались в твердую кору бурого бревна. Последним еле плелся маленький и забитый Остап Морошко, из проворовавшихся чиновников. Хотя прошлое было у каждого свое, но теперь эти четверо были связаны одной судьбой, буквально и фигурально. Кругом были поваленные деревья и пни, и лишь вдалеке можно было углядеть зеленую полосу густого леса.

Каторжан сопровождал небольшой конвой из четырех вооруженных солдат. Не обращая внимания на грязных узников, они болтали про свои заботы, про теплый ужин и про то, что их ждет в казарме. Смеркалось.

– Да тиф этот что арестантов, что наших косит, – ворчал один из солдат. – Двое уж слегли: Сашка да Ляткин Алеха. Этак в паре будем конвоировать…

До поста оставалось около восьми верст, ничего не нарушало падающую на просеку тень вечера. Узники, казалось, уже устали, их шаг замедлился, пот блестел на почернелых лбах. Однако это лишь так казалось.

– Ну что, фартовые, благословясь, начнем, – тихо сказал Колесо, лицо которого было скрыто в тени. – Заяц, ты жулика взял?

– Да как не взять, взял, – ответил Ларин, протягивая нечто, похожее на маленький нож.

– Вот и слава богу, – молвил Колесо, сплевывая, – отсюда еще три версты до просеки. Там псы отстанут, тут-то мы в лес и соскочим.

Заяц присвистнул сквозь зубы.

– Что же? Нынче бежим?

– Нынче, – ответил Колесо. – Охраны мало. И погода успокоилась.

– Так жратву ж не взяли, – забеспокоился Жало.

– Взяли, – с усмешкой фыркнул Ларин, кивая назад.

– Где? Котомки-то пустые, всего по горсти сухарей, – перебил сокамерника Жало.

– Ты, босота, видимо, ростом вышел, а умом не очень, у тебя в шарабане вместо мозгов шамовка, – ответил Колесо и продолжил: – Есть одна деревушка за лесом, там, значится, рыбаки живут, думаю, что жратва у них найдется… А надобно нам в побратимы четвертого взять. Вот этого Дядю Сарая.

Жало улыбнулся, понял наконец.

– А что с конвойными делать будем? Они же шмалить начнут, так пришьют нас разом, – молвил на этот раз Ларин, на лицо которого падал бледный свет заходящего солнца.

– Куда к воле без риска? – ответил Колесо шепотом. – Мало их нынче. Но раз уж все решились, дристать поздно. Как свистну, – при этих словах Колесо, цокая, изобразил соловья, – по моей команде бросаем бревно в солдат, отбираем ружья – и бежать.

Предвкушение свободы било в груди, передавалось кровью в мозг, гудело в ушах. Товарищи по судьбе шагали рядом, лишь ожидая сигнала от вожака.

В этот момент, как на счастье, один из конвоиров попросил у товарища огоньку. Оба остановились, однако опустить бревно узникам не разрешили.

– И так отдохнете, – молвил толстощекий солдат с кривозубой улыбкой.

– Скоро ли? – первым заговорил после отдышки Заяц. – Моченьки моей уже нет.

– Заткни хлебало, – процедил сквозь зубы Колесо, не отводя взгляда от чумазого Морошки. Под смех солдат, стоявших кружком в нескольких метрах от узников, великан начал: – Так что, хорошо мыслишками пораскинулся?

– Как бы подумал-с… а как бы и нет, – дрожащим голосом ответил вокзальный воришка.

– Да не мямли ты, сявка! Тебе что тут, медом мазано? Или на каторге гнить по ндраву? – стоял на своем Колесо.

– Не по нраву-с, извиняюсь… Но вот пулю схлопотать ох как не хочется, – пролепетал Морошко.

– Ежели сделаем, как я говорю, то все живые уйдем, на Большую землю уплывем! Давно ты баб хороших видывал? – продолжал уговаривать Колесо, заметно повысив голос, так что его товарищи по беде отчетливо слышали разговор.

– Ну… ежели я и соглашусь, то куда идти-то потом? – спросил Морошко.