Дело при Ляхово

Кутузов был весьма обрадован результатами боя под Ляховым и в рапорте царю дал очень высокую оценку сей виктории: «Победа сия тем более знаменита, что при оной еще в первый раз в продолжение нынешней кампании неприятельский корпус сдался нам

». Фельдмаршал явно преувеличивал и лукавил. Он не только назвал бригаду корпусом (что, впрочем, было вполне допустимо по словоупотреблению той эпохи, когда этим словом обозначался и просто отдельный отряд), но и почему-то «забыл» о том факте, что ещё 27 июля войска Тормасова взяли в плен саксонскую бригаду генерал-майора Г. X. Кленгеля; тогда из 2433 человек в плен сдалось 2054 с 8 орудиями.{73} Конечно, то были не французы, а немцы, и взяты они были не партизанами, а регулярными войсками, но главное заключалось в другом — Кутузов ещё не был главнокомандующим. В той же ситуации ему важно было всячески подчёркивать значение побед русских войск, чтобы отвести от себя постоянные упрёки в медлительности и бездействии.

Кроме того, Ляховское дело Кутузов использовал в качестве доказательства правильности выбранной им стратегии. Он беседовал с Ожеро, который из Балтутино написал Бертье: «Я имел честь быть представленным его светлости князю маршалу Кутузову

». После этого в «Журнале военных действий» за 29 октября (10 ноября) появилась запись: «Генерал Ожеро в разговоре показал, что корпус генерала Барогай-Гиллери, в котором он находился, имел секретное повеление открыть и устроить новую военную дорогу от гор. Ельни до гор. Калуги, что ясно доказывает намерение главной французской армии по выходе из Москвы следовать на Калугу и далее и чрез то овладеть изобильнейшими губерниями

; в чем они и предупреждены были при Малоярославце и при Медыне». Мы в точности не знаем, что говорил фельдмаршалу Ожеро, но в аутентичности приведённых выше слов позволим себе усомниться. Во-первых, упомянутые ранее приказы императора Барагэ д’Илльеру указывают конечной точкой назначения его дивизии только Ельню. Во-вторых, 24 октября Виктору был послан приказ выступить 26-го (при благоприятных обстоятельствах) с дивизией Жирара и кавалерийской бригадой на Калугу, куда он мог бы прийти 30-го. Но этого не произошло, так как Виктор ушёл на помощь Сен-Сиру, а по сему не понятно, откуда Ожеро мог знать об этом приказе. Не мог же Виктор или Шарпантье послать на столь далёкое расстояние, в Калугу, одну дивизию Барагэ, тем более уже блокированную в Ельне русскими войсками! К тому же, уже 30 октября Барагэ было приказано быть настороже и в случае необходимости отходить к Смоленску. Скорее всего фельдмаршал хотел «выдать желаемое за действительное», а точнее, уверить всех в том, что он точно предугадал желание французов прорваться на юг. Писал же он 28 октября (9 ноября) Трощинскому, будто Наполеон «искал прорваться через Калугу в защищаемые столь горячо мною губернии, как-то: Тульскую, Орловскую, Полтавскую и Черниговскую

». Ещё Беннигсен справедливо указал на невероятность наличия такого плана у Наполеона, который не мог так далеко удаляться от своей главной коммуникации и основных магазинов, депо, резервов и корпусов Виктора, Сен-Сира, Удино, Макдональда, отделяя себя от них Пинскими болотами. Вспомним, что, по словам Коленкура, перед походом на Москву «император старался сделать из Смоленска свою, как он говорил, ось и надежный узловой пункт своих коммуникаций на случай, если он будет вынужден против своей воли идти дальше».{74} Так что максимально, что мог планировать Наполеон, это пройти через Калугу, или через Медынь и Знаменское в Смоленск, но не более того.