Дело взято из архива

— Я тоже. Давай еще по последней, — потянулся Мишка к бутылке. — Сын у меня, во какой, — поднял руку Лапин над головой. — Живет парнище и не знает, что отец у него есть живой. Я для него покойник, тлен, прах в земле. Обидно, видишь, а сказать ему не можешь. У тебя есть дети, Ваня? А у меня сын во вымахал, — не слушая ответов Сидоркина, изливал душу Лапин. — Видел бы ты его, в меня весь, настоящий ариец, как и я, только ростом выше и пошире в плечах. Тебе не понять, у тебя нет сына. Владимиром назвала его Катька. Техникум кончил, механизатор. Ты понимаешь, Ваня, увидел его, и слеза прошибла. Идет по улице красавец. Я рядом шел, потом толкнул его, а он мне: «Извините, товарищ!..» Я ему товарищ! Слышишь, не отец я ему — товарищ! И кровь ему не подсказала, не толкнула — отец ведь я ему. Каждый год приезжаю и, как сучонка, жмусь под углом, выжидаю, чтоб из ворот вышел, поглядеть на него. Не было бы его — и жить бы не надо. Люблю его! — размазал по щекам слезы Мишка. — У тебя есть сын? Где твой сын? — Мишка замолчал и долго невидящими глазами смотрел в пустой стакан, стоявший перед ним. Так продолжалось долго. Сидоркин сидел, подперев голову руками, и дремал, всхрапывая время от времени.

— Ваня! — вдруг проговорил Лапин, в голосе его не было расслабленности и слезливости, он звучал резковато и четко. — Я поживу у тебя с месяц. Не объем?

— Что ты! — встрепенулся Сидоркин, вскинув помутневший от выпивки взгляд. — Как можно! Живи хоть год. Ты мой гость, и ни одна гада…

— Ну вот и прекрасно.

— Пропишу тебя. Мне нельзя так, без прописки.

— Это можно. Паспорт вот он, имеется. — Мишка протянул через стол темно-зеленую книжицу, изрядно потрепанную, с завернутыми и расслоившимися краями.

Сидоркин взял и, пьяно разглядывая его, продолжал бормотать, что ему никак нельзя никого брать без прописки. Он послюнявил палец и, открыв первую страницу, стал читать.

…Ночью Сидоркин проснулся от того, что сухость в горле перехватила дыхание. Он поднялся и босыми ногами прошлепал через переднюю комнату в коридор, где стояла бочка с хлебным квасом. Утолив жажду, Сидоркин вдруг отчетливо вспомнил все, что вчера было: и выпивку, и Мишкины слезы по сыну, и его просьбу пожить месяц в доме. С воспоминаниями пришел утерянный страх. Он снова стал бояться этого человека. Крадучись, чтобы не разбудить Мишку, спавшего в передней комнате на диване, он подошел к столу, на котором лежал Мишкин паспорт, и, развернув его, при лунном свете пытался разглядеть фотографию. Почему-то в паспорте стояло: «Николай Федорович Шпак».

Сидоркин бросил на стол документ и скользнул в свою комнату. Жена лежала у самой стены, Сидоркин осторожно лег рядом и закинул за голову руки. Сомнения сначала маленьким ручейком, а потом целой рекой нахлынули на него. «Или беглый, или укрывается», — к такому выводу пришел Сидоркин, больше всего опасаясь конфликта с органами власти. Выйдя из тюрьмы, он совсем не собирался туда возвращаться за укрывательство Мишки-палача.

— Ваня, — прошептала жена ему в самое ухо, — страшно мне. Целый месяц будет у нас жить. А дознаются, тебя же и посадят, — те же мысли, что тревожили Сидоркина, высказала ему жена.

— Цыц! — сам не зная за что, разозлился на жену Сидоркин.

— А я не буду молчать, — громким шепотом, который убедил Сидоркина, что она не будет молчать, возразила жена.

— Услышит, — пытался он ее остановить.

— Пусть слышит! Все равно я ему завтра скажу, пусть идет своей дорогой. Нам с ним не по пути. Мы свое отстрадали. Еще раз не будем!

— Саня! — взмолился Сидоркин. — Не суйся в мужское дело. Я сам ему скажу, а ты не суйся. Поняла или нет?

— Ладно, говори сам. И непременно утром.

На том они и порешили. Ни муж, ни жена так и не заснули до самого утра, взбудораженные тревожными мыслями и подозрительными шорохами, которые они принимали за бог весть что. Им казалось, что вот-вот в двери постучат, и тогда конец… Конец всему…

Утром, лишь рассвело, Сидоркин и его жена были на ногах. К их общему удивлению, Лапин уже сидел на диване одетый. Он исподлобья злобно сверкнул глазами и уставился на Сидоркина, ожидая, что тот ему скажет.

— Послушай, — неуверенно начал Сидоркин.

— Бабу наслушался! — грязно выругался Лапин. — Ну давай, давай! Только бы не пришлось тебе пожалеть. Выгоняешь, значит! Ладно, я уйду, но и ты ходи по улицам с оглядкой. Я не прощаю ничего. За хлеб-соль — благодарность, за остальное — сочтемся! — Мишка поднялся и, ощерившись своей ехидной ухмылкой, пошел к двери.

И только когда за ним закрылась дверь, Сидоркин понял, что Мишка слышал их ночной разговор. Ему стало не по себе от угроз, которые, как он знал, у Мишки не были пустыми словами.

* * *

— Не ждала я, что это случится так скоро, — печально проговорила Сидоркина.

— Вы думаете, это он, Мишка, вашего мужа? — спросил Перминов.

— Кто же другой? Кому он нужен? Люди его уважают. Электричество — его рук дело. Движок отремонтировал, и весь поселок залился огнем, кто же ему спасибо не скажет. Парнишку выучил, и тот следит за движком. А этот напужался, что Ваня про него властям расскажет. Вот и порешил его.