Демид

Существо, очевидно, было самкой, потому что имело две женские груди - огромные, размера шестого, с голубой сеточкой вен под бледной кожей и со сморщенными светло-коричневыми сосками. Груди эти, непристойно обнаженные, были подперты кожано-меаллическими подпорками специальной конструкции и торчали горизонтально вперед. Лежали, как две перезрелые дыни на подносе. Качались при дыхательных движениях грудной клетки.

– Слушай, ты их что, продаешь, да? - поинтересовался Вальдес.

– Что продаешь? - Существо повернуло к Вальдесу свою голову. Голова была обтянута белым нейлоновым чулком. Вырезы имелись только для маленьких светло- голубых глазок и рта. По тому, как чулок закруглялся сверху головы, можно было также судить, что она обрита наголо.

– Титьки вот эти. Ты их так носишь, словно продаешь на вес.

– А тебе что, понравливается? - Существо совершило движение, в результате которого заколыхалась вся его квадратная, крепко сбитая фигура. Вероятно, это означало кокетство.

– Не понравливается. В жизни не видел ничего тошнотворнее, - заявил Вальдес. - Слушай, это кто? - обратился он к Кристине. - Это вообще мужик или баба?

– Это Минна, - смущенно сказала Кристина. - Она из Норвегии.

– Мина?

– Минна! - поправило существо. - И я из Финляндии! Я же говорила тебе, Кристи! А твой бойфренд есть не очень вежливый.

– Финляндия, Хренляндия… - пробормотал Вальдес. - Напридумывали стран… Сваливать отсюда надо.

Однако сразу свалить не удалось. В большом зале на сцене началось представление, и Вальдесу пришлось идти вместе с Кристиной смотреть его. Самое отвратительное заключалось в том, что декорации представляли собой комнату пыток. Огромные бутафорские орудия для истязаний были кое-как сляпаны из картона и обильно посыпаны дешевыми блестками. Между ними, весь в красном дыму, двигался жирнейший субъект весом в пару центнеров, с голыми ягодицами, в черном кожаном фартуке, покрытом потеками красной краски, изображающими, очевидно, кровь. На голову этого типа был нахлобучен палаческий остроконечный колпак, закрывающий все лицо. «Я - Великий Инквизитор Испании! - бубнил толстяк из-под своего колпака. - Сейчас я буду пытать гнусных еретиков и выводить их на чистую воду! О, как я хочу пытать их! О, как я хочу увидеть их кровь и напиться их крови!!! О, дайте мне грешных, противных еретиков!!! Дайте скорее!» На сиену выволокли волосатого обнаженного человечка, он встал на колени, и палач начал наносить ему картинные медленные удары многохвостой плеткой. При каждом хлопке со спины истязаемого в воздух вздымались клубы блестящей разноцветной пыли - очевидно, для этого применяли специальные эффекты. Впрочем, выглядело это так, будто выбивали разорванную перьевую подушку. Трудно было сказать, чего больше было в этом спектакле - пошлости или тупости. Пожалуй, поровну. При каждом взмахе плетки человек на четвереньках громко скулил, елозил задницей и кричал: «О, накажи меня больнее, мой инквизитор!…»

Когда Кристина нашла в себе силы оторваться от этого зрелища и оглянуться, она обнаружила, что Вальдеса нет рядом. Она встревоженно обыскала все здание клуба - мало ли что мог натворить этот чудак, - но его не было нигде. Она бросилась домой, потратив деньги на такси. Но когда она подбежала к входной двери, то обнаружила, что в сумочке ее нет ключей. Разумеется, их забрал Вальдес. Она долго нажимала на звонок, барабанила в дверь руками и даже ногами. Она была уверена, что Вальдес дома, хотя свет был погашен во всех окнах.

Вальдес не открыл. Он лежал на постели, даже не сняв ботинки. Он заложил руки за голову. Он смотрел в потолок и улыбался.

В эту ночь Кристине пришлось ночевать у подружки. И шесть следующих ночей тоже. А через неделю Вальдес и Кристина помирились.

Больше Кристина никогда не упоминала о садомазохизме - даже полусловом.

Г лава 6

А Вальдес не забыл. Он не забывал ничего - ни хорошего, ни плохого. Он долго размышлял, в чем же состоит истинная мерзость того извращения, свидетелем которого он вынужденно стал в садомазоклубе. И скоро он понял. Все это являлось непристойной игрой - пародией на самое совершенное и превращение его в полное убожество. А самое совершенное - это, конечно, инквизиция. Это то, что нельзя трогать ни грязными руками, ни грязными мыслями.

Люди, встреченные им в клубе, играли в боль: они возбуждались от вида дешевых кожаных фетишей, но отгораживались от истинного страдания. Они прекрасно сознавали свою защищенность в современном обществе - имели гарантию, что стоит им потребовать от своего партнера прекратить и он прекратит немедленно.

Для Вальдеса все это было кощунством, опошлением того святого, что жило в его душе. Это все равно что мастурбировать, глядя на икону. Будь его воля - он бы помучил этих людей по-настоящему. Показал бы им хорошие пытки - на их собственной шкуре. Содрал бы с них кожу. Дал бы им почувствовать, что значит истинное, безысходное страдание - без надежды на спасение.