Демидов кедр

…Расходились по домам засветло, и Терехин предложил Леониду прогуляться в весенние сопки. Леонид согласился. Пробродили по распадкам и по зазеленевшим кое-где сухим склонам до тех пор, пока над горами не повисла луна. Почти не разговаривали. Лишь перед тем как спуститься в поселок, Терехин вздохнул:

— Красотища вокруг! И все-таки, если бы знали, Леонид Григорьевич, как хочется на материк, в Красноярск. Скорей бы проходил этот месяц и — в путь… А вы держитесь, — тронул Леонида за локоть. — Я понял, что вы очень болезненно воспринимаете несправедливые упреки по отношению к вам. Наплюйте на болтовню. Все это не стоит выеденного яйца. Главное, чтобы вы сами чувствовали себя чистым перед своей собственной совестью…

Именно перед своей собственной совестью и чувствовал сейчас себя Леонид не ахти как спокойно. Какой черт его попер к Шлыкову? Ведь этим шагом он предал Федотова, предал Ваську, мужиков подвел, самолюб и зазнайка несчастный. Как сейчас Ваське в глаза смотреть?

Васька лежал на кровати под простыней, дремал. Приподнял взлохмаченную голову, спросил полусонно:

— Ты?

— Я.

— Где был?

— А что?

— Да так. Потеряли тебя. Ждали, ждали — не дождались. Да и хорошо, что не дождались. И так все были косые, добавили бы — свалились совсем.

И — все. Ни вопросов больше никаких, ни упреков.

Теперь думай, товарищ Курыгин, размышляй о своем поведении, о том, кто же все-таки больше прав, а кто больше повинен.

Разделся. Лег на кровать, закутавшись в простыню. Но не лежалось. Сел, свесив ноги на пол, потянулся к тумбочке, вытряхнул из пачки сигарету, закурил…

— Лень! Не в службу, а в дружбу, — пробормотал Васька. — Встань, задерни шторину. Бьет луна в лицо, никак уснуть не могу. А спать надо. Завтра нам с тобой до восхода на полигон.

* * *

Ожил, зашевелился после праздника боковской полигон.

С утра до вечера у шахтных отвалов урчали бульдозеры, как картофельную кожуру, сдирая с земли полуоттаявший дерн и разравнивая площадки. Ухали взрывы. То рабочие с помощью аммонита рвали мерзлую землю, рыли неглубокие наклонные котлованы-канавы для стока воды. На площадках монтировались промывочные приборы, к основанию канав подводились длинные железные шлюзы. На ручьях и мелких горных речушках вблизи отвалов делались запруды, по берегам их сколачивались времянки под насосные станции.

У крестьян бытует пословица: «Лето — запасиха, зима — подбериха». У золотодобытчиков — наоборот. У них — зима запасиха, лето — подбериха. Все, что с большим трудом за длинные зимние месяцы добыто из шахт и вынуто на поверхность, в короткую теплую пору должно быть перелопачено, промыто, просеяно, чтобы не было задержки, чтобы в следующем году промыслы могли продвигаться дальше.

Леонид с Василием каждый день теперь вставали на солнцевосходе. В семь утра они были уже на полигоне.

В бригаду монтажников входило, кроме руководства, обслуживающего персонала и подсобных рабочих, двадцать пять человек, и всем хватало работы, потому что монтировалось одновременно три прибора.

У каждого были свои обязанности: Василий Земин с Федотовым устанавливали шлюзы, Макаров с тремя помощниками занимался скруберами, Леонид Курыгин с Пашкой Семеновым отвечали за электрооборудование.

В работе Леонид опять и опять ловил себя на том, что в электротехнике разбирается во много раз хуже Пашки, и сердился на преподавателей техникума, которые не требовали со студентов знаний как следует.

Но Пашка Семенов был деликатным парнем и указывал на оплошности Леонида незаметно и необидно.

Однажды при проводке электричества к одному из приборов не хватило кабеля, и Шлыков послал Леонида в поселок, на склад. Склад оказался закрытым, и парень пошел к завхозу домой.

Каллистрат Аверьяныч Загайнов лежал на топчане, читал.

В маленькой его комнатушке — несусветная грязь. Гул — как в набирающем высоту самолете. То о засиженные стекла окна бьются в исступлении мухи, пытаясь прорваться на волю. Мух не менее сотни, а то и две, они сильно застят свет и потому после уличной яркости в комнатушке как в погребе.

На большом фанерном ящике из-под печенья «Чайное», приспособленном вместо стола, — пустые консервные банки, кастрюлька с остатками каши, полбуханки зачерствевшего хлеба с обглоданными корками и… цветастая, в яркой суперобложке «Книга о вкусной и здоровой пище».

Между прочим, книги у Загайнова и на подоконнике, и на табуретке, и на полу, и в изголовьях топчана несколько штук.

Услышав шаги Леонида — дверь была не закрыта, — Каллистрат Аверьяныч оторвался от чтения, заложив между страницами указательный палец, проворно соскочил с лежанки.

— О, молодой человек! Какими судьбами?

— Шлыков послал. Метров двадцать трехжильного кабеля надо.