Демидовский бунт

По телу Илейки прошла жаркая волна – стало быть, есть такая страна! А что звонарь не слышит прежних толков, так это от глухоты – каждое слово без малого в ухо кричать надо!

– Да что покойный протопоп! – вновь оживился звонарь. – По нынешней весне из сибирских краев возвратился святой отец Зосима. Боле десяти лет скитался он, проповедуя веру христианскую среди сибирских иноверцев. А посылаем был туда преосвященным епископом Казанским и Свияжским.

Илейка тут же ухватил Прошку за рукав.

– Где тот святой отец живет? В Самаре?

– Где-то на хуторе своем, близ хуторов Томашева колка! – выкрикнул звонарь и посмотрел на отрока сверху вниз в немалом удивлении.

Илейка живо обернулся к Панфилу.

– Успеем нынче сбегать?

– Ты что! – возразил Панфил. – С утра надобно.

Илейка сдержанно выдохнул, потискал сжатые пальцы, успокаивая сам себя. «Стало быть, в тот воскресный день… Как знать, может, через неделю святой отец Зосима, увидав мой потайной путник, расскажет о неведомой стране мужицкого счастья. А то и сам соберется с силами…»

На Троицком соборе зазвонили к обедне, с ближних деревьев с криком поднялись вороны и закружили, растревоженные. Звонарь Прошка ухватился за веревку, привязанную к тяжелому языку колокола, чтобы подхватить голос старшего по чину собора.

– Бежим! – заторопился к лестнице Панфил. – С непривычки оглохнуть можно!

И они покатились по лестнице, едва успевая перебирать ногами по ступенькам, а через открытый люк с колокольни уже падал на них густой и рокочущий звон.

* * *

Полуоглушенные, выскочили отроки на церковную паперть и увидели перед собой обнаженные головы, неистовое махание перстами и земные поклоны под колокольный звон.

– Ахти нам! – не удержался и позубоскалил Панфил. – Подобно ангелам с небес явились мы с тобой самарскому люду! – И заспешил прочь от входа в церковь. – Бежим не мешкая. Теперь народ валом попрет к службе и нас внесут заедино со всеми. А мне ныне в тесноте преть страсть как не хочется.

Шмыгнули отроки от толпы вдоль кособокого с маленькими слюдяными окошками пристроя, в котором проживал в одиночестве Прошка-звонарь, и побежали между возами притихшим и наполовину опустевшим рынком. У торгового ряда остановились четыре нездешние телеги на железом кованных колесах. На телегах сидели понурые, какие-то измятые мужики и бабы да не мытые давно детишки в крайних обносках. Два конных драгуна, с ружьями и саблями, тяжело слезли с коней, кряхтя и разминая ноги. Панфил вновь позубоскалил над служивыми – ну чисто залежавшиеся в зимних берлогах медведи!

Илейка вдруг встал как вкопанный. Высокая сгорбленная спина, заношенный солдатский кафтан и треуголка, горбоносый профиль старого лица и погасшая трубка в зубах напомнили о брошенном родном селе, воскресили в памяти незабываемые дни минувшего лета…

– Ты что остолбенел? – Панфил обогнал Илейку шагов на десять, остановился у груженного мешками с шерстью воза, повернул удивленное лицо к товарищу.

– Кажись, доброго знакомца встретил… Вон, видишь отставного солдата, который на телеге? Усы у него предлинные. Приморился, должно, носом клюет. Церковный звон его и то не пробудил, бедолагу.

Панфил вгляделся в странный обоз, заметил на руках Илейкиного знакомца кандальные цепи, надетые на запястья, испуганно округлил глаза и зашептал:

– Это который в кандалах и под стражей? Кто он? Тать али душегуб какой? Где ты с ним прежде виделся?

Илейка не ответил на вопросы друга, негромко, опасаясь снующих мимо людей, попросил:

– Ты стань пообок, ради бережения от драгунской стражи, а я подойду к телеге неприметно. Спросить хочу о своих односельцах. Кандальный старец не душегуб с большой дороги, он из ромодановских бунтарей. Был он верным сотоварищем у мужицких атаманов, воинскому ремеслу обучал мужиков. За это и в кандалы закован.

Один драгун вперевалку ушел в торговый дом Канмаева, другой привязал коней к передней телеге, устало, словно боясь обжечься, присел еле на узкую теплую завалинку и вытянул длинные ноги.

– Панфил, у тебя есть сколь ни то копеек? – спросил Илейка. Купеческий сын проворно вынул из кармана четыре медные полушки.

– Вот, возьми, сколь тебе надобно.

– Ежели не жалко, купи кандальному старцу калачей. Исхудал, гляди, от бескормицы бездомной собаке под стать – кожа да кости.

Панфил без слов побежал к калашному ряду, откуда слабым ветром с Волги доносило запахи горячих пирогов с мясной начинкой и сдобных, с жару только что, калачей и булок.

Будто ненароком Илейка очутился у крайней телеги, обошел торчащие между боковыми колесами ноги немощной старухи в черном замятом платке, тронул рукой свешенные, цепью скованные ноги отставного солдата и тихо, опасливо оглядываясь на драгуна, позвал:

– Дедушка Сидор, очнись.