Демидовский бунт

Выбравшись из расселины поутру, отец Киприан долго смотрел на кружение снежинок. Сжималось сердце от недоброго предчувствия: казалось, снежинки над головой подрагивали, сотрясаемые надрывным хриплым кашлем Евтихия.

«Отрыгнулось-таки бедой купание в холодной воде да на холодном ветру», – опечалился отец Киприан, вспоминая то злосчастное утро, когда упал он в реку и Евтихий чудом успел вынуть его из Белой. Лечебные травы не помогали, на щеках терпеливого бурлака проступил легкий румянец – первый вестник беспощадной чахотки.

– Надобно, братие, выбираться к жилью, – сказал отец Киприан, вернувшись в расселину к костру. – Быть зиме снежной, коль на Михайлов день деревья были в инее.

Оставили в стороне реку-кормилицу. Шли малоезженой дорогой. В распадках между гор иногда вдали открывались дымные кочевые стойбища башкир, несколько раз, заслышав издали за собой цоканье копыт по каменистой дороге, побродимы – благо на открытых солнцу местах снежный покров сошел быстро – проворно скрывались в ближних зарослях или за бессменными нагромождениями валунов. Из того укрытия настороженными глазами провожали сосредоченно озирающих дорогу и окрестности верховых стражников.

– Может статься, нас ловить посланы, – ворчал отец Киприан и с тревогой прислушивался, как Евтихий, закрыв лицо мурмолкой, сдерживал кашель. На третий день по оставлении реки Белой из-за поворота дороги вокруг лесистой горы показался догоняющий побродимов длинный скрипучий обоз в полусотню возов и телег. Обоз шел издалека, с верховьев Белой: кони притомились, возы нескончаемо, будто молодая вдова по мужу, рыдали давно не мазанными дегтем колесами.

Добрыня, поглядывая то на Евтихия, то на обоз – нет ли при нем демидовских стражников? – сказал отцу Киприану:

– Попроситесь, отец Киприан, к ним в попутчики. Может, день-два да перемогаете больными ногами. И подкормитесь возле них. А мы с Евтихием обочь дороги следом пойдем. Всех-то поостерегутся принять.

Старшим в обозе ехал толстый, добродушный мужик с раздвоенной заячьей губой, прикрытой русыми прямыми усами. Он приметил на обочине ободранного, прокопченного у костров черноризца с юным поводырем и с собакой, сжалился и посадил их к себе в телегу, заваленную домашней утварью и ветхой одежонкой. Назвался Савелием. Для порядка, должно быть, спросил – не беглые ли они раскольники? Отец Киприан, устало вытянув натруженные по горным тропам ноги, успокоил сотского, перекрестился троеперстием и принялся разминать затекшие икры.

– Ну и ладно, что не староверы, – как бы оправдываясь, сказал Савелий, глянул на монаха, усмехнулся, чуть растянув некрасивую заячью губу. – А то нынче опасно чужого человека приветить в своей избе – замордует начальство, затаскает по казенным избам, допытываясь, кто да что…

Под размеренный конский топот и надсадный скрип колес Савелий рассказал, что на Каменном Поясе начались большие волнения среди староверов, особенно после того, как были пойманы в здешних краях главный расколоучитель Семен Ключарев и его доброхотный и прилежный ученик Гаврила Морока.

– Что же мужики из староверов? Не вступились за учителя? Неужто не нашлось отважных атаманов, как на демидовских заводах под Калугой? – не удержался монах от реплики.

– А ты завидно смелый, отец Киприан, – усмехнулся Савелий, не поворачиваясь лицом к монаху.

Отец Киприан невольно насторожился – откуда мужику ведомо его имя? Сам не назывался еще, и Илья его по имени не окликал. Ну и дела!

«Надобно язык-то попридержать свой, – спохватился он. – Не скрутили бы руки. Доведется тогда побывать в сибирских землях… токмо в кандалах». На реплику Савелия, придав значимость словам своим, пояснил:

– О ромодановском бунте вся Русь понаслышана. Мне же знать надо, сын мой, какова помыслами здешняя паства божия, чтобы смуту из душ людских искоренять молитвами перед Господом.

На ближайшем за ними возу о чем-то сердито ворчал всю дорогу мужик, еще дальше кричал растрясенный на каменистой дороге грудной младенец. Савелий, понукая лошадь, сообщил:

– Слух прошел по Каменному Поясу, будто на Невьянском заводе Демидовых тоже неурядица вышла. Что тому причиной было – по-разному толкуют мужики, а начальство доподлинно не оповещает.

Илейка вспомнил, что, кроме них с дедушкой Капитоном, посылали ромодановские атаманы и других ходоков на Каменный Пояс с наказом взбунтовать работных.

«Как знать, может, кто и добрался, а теперь мутит на заводах… Да поздно, ромодановцам теперь не помочь. Отказала им матушка-государыня в воле из-под Демидова, пушечным боем усмирила, кровь пролила…» И вновь недавнее привиделось: смелого Добрыню стражники на пень животом кинули, плетьми бьют, а полсотни лесорубов в детской робости взирают, не смеют взять тех стражников в березовые колья да в топоры.

– Вот ведь как на Руси: под Калугой аукнулось, на Камне откликнулось, – посочувствовал работным отец Киприан. – Стало быть, теперь и на здешних заводах нет покоя?