Демидовы

Демидовские вершники провожали думного дьяка Виниуса до самой Москвы.

2

Акинфию Демидову так и не пришлось увидеться с думным дьяком Виниусом. Кружил в ту пору Акинфий Никитич по горам да по увалам: ладил путь к Чусовой-реке. Шла по ней древняя дорога в Сибирь. Тут в давние времена прошел Ермак Тимофеевич со своей храброй казачьей ватагой.

Метил Акинфий Демидов к весне выбраться на чусовской водный путь: возле деревни Утки на Чусовой ладили пристань, рубили амбары из векового леса, каменские плотники строили струги. Над замерзшей рекой стоял стук топоров, галдеж; ругались-покрикивали соликамцы, чердынцы, кунгурцы, вятичи. От Чусовой через Камень по снегу рубил Акинфий просеку, по ней строил новую дорогу для уральского чугуна и железа.

Боры стояли оснеженные, зима потрескивала лютая: от горячей работы над лесорубами пар стоял. Жили работные в курных ямах, спали на еловых лапах, подостлав сермяги.

За работой приглядывал сам Акинфий. Разъезжал он по просеке на бойком башкирском коньке, одетый в добротный полушубок, за пазухой — пистолет, в руке — плеть. Заглядывал Демидов в кержацкие скиты, кормили кержаки его блинами, толокном, медом. Держался заводчик с кержаками чинно, степенно; это любо было раскольникам.

Лесорубы на просеке не знали праздничных дней, оборвались, обовшивели. Изредка потехи были: в борах тревожили медвежьи берлоги. Рабочие с топорами, с рогатинами шли на зверя. Раз неподалеку от Тагилки-реки потревожили матерого медведя. Зверь рявкал на весь лес, по-необычному был громаден, могуч; по дороге он хватил лапой ель — дерево с хрустом переломилось. Лесорубы не струсили, с топорами побежали на медведя. Акинфий остался на просеке, любуясь схваткой.

Старшой лесорубной ватаги выскочил вперед и проворно сунул, под медвежью лопатку рогатину. Зверюга взревел, по снегу заалели ручьи крови.

Смертельно раненный зверь переломил рогатину, схватил мужика за плечи и подмял под себя.

Лесорубы, размахивая топорами, кинулись на зверя. Акинфий поморщился:

— Пакость! Мерзкое убийство! Чтобы единоборство…

Он вспомнил юность в Туле, поход к дьяку Утенкову и недовольно нахмурился.

— Трусы! — брезгливо бросил он лесорубам.

Мужики, не расслышав его окрика, похвастались:

— Уложили-таки лесного хозяина!

Демидов повел бровью и сказал сердито:

— На Каменном Поясе один хозяин — Демидовы. Других не потерпим!

Мужики покорно сняли шапки.

Жадная сучонка, трусливо поджав хвост, лизала по снегу липкую кровь…

Шел рождественский пост, но лесные варнаки содрали со зверя шкуру и варили медвежатину. Мясо было жирное, отдавало чащобой. После обильной еды народ изводился животами, а Демидов сердился:

— Дурома, рады дорваться; медвежатину надо с толком жрать! Э-гей, на работу!

Спал Акинфий в курной яме вместе с лесорубами — на еловых лапах. Ямы были покрыты толстым накатником, в накатнике — дыра, в нее и уходил дым. В землянке застаивался синий угар, и Демидов подолгу не затыкал дыру в накатнике. В дымоход виднелись оснеженные ели, темное небо и яркие звезды. Несмотря на утомленность и долгое пребывание на морозе, Акинфий не мог уснуть; ворочался, как зверь в берлоге, вздыхал. За хлопотами и работой к Акинфию подкралась тоска по женской ласке. Днем Акинфий помогал валить лесорубам вековые сосны, но въедливая тоска не проходила. В двадцать четыре года кровь бежала жарко, не могли ее остудить злые морозы, горные ветры и маятная работа. Решил тогда Акинфий на несколько дней выбраться из бора и податься к Невьянску…

Синел вечер, над елями кружило воронье: никак не могло примоститься на ночлег. В глухом лесном овраге завыла голодная волчица. Конек под Акинфием фыркнул, тревожно покосился. Акинфий нащупал за пазухой пистолет.

Резвый конь вынес Акинфия к ручью. Из трясин вытекал незамерзающий родник, подле пылал яркий огонек. Под еловым выворотнем у костра сидели двое.

Акинфий Демидов решил ехать на костер.

Навстречу ему у выворотня поднялся рослый бродяга с ружьем в руке и зычно крикнул:

— Кто идет? Эй!

Акинфий неторопливо подъехал к костру; над огнем висел котелок, кипела вода. За костром сидела освещенная пламенем чернобровая девка с пухлыми губами, над ними чуть темнел пушок. Она пугливо разглядывала вершника.

Держа наготове ружье, щетинистый рыжеусый бродяга исподлобья поглядел на Акинфия. Демидов заметил на бродяге добрый полушубок, пимы да заячий треух. По одежде видать — исправный мужик.

«Кто знает? — подумал Акинфий. — Может, это и не бродяга, а дальний посельник, а девка — то женка».

И вдруг Акинфий припомнил старое. Где он видел эти зеленые кошачьи глаза да рыжие усы? Никак это преображенец? Ой ли?

— Бирюк! Изотушка! — крикнул Акинфий и спрыгнул с коня.

Детина опешил, опустил ружье:

— Акинфка, никак ты? Вот бес!

Оба крепко обнялись; девка суком поворошила костер, в густую синь вечера посыпались золотые искры.

— Вот где нам пришлось свидеться! — обрадованно сказал солдат.

— А это кто? — Акинфий завистливо поглядел на девку; молодка потупилась, над большими глазами затрепетали черные ресницы.