Демобилизация

- Заматерел ты, Борька, - оглядел племянника.

Расслабленный от душа и умиротворенный, лейтенант не находил в родиче сходства с абрикосочником. Хоть пижамы были одного рисунка и качества, и даже лица в чем-то отдален-ном были схожи, но сидел на краю ванны не боров, а дядька, кровь родная, Василий Сеничкин.

Сколько раз, еще даже до войны, при родном отце, пацаненком, мечтал Борька: а вдруг окажется, ну, хоть понарошку, что отец его не сухонький пьяница и гуляка машинист манев-рового паровоза Кузьма Курчев, а непьющий и степенный инженер Василий Митрофанович, дядя Вася, что иногда приезжал в Серпухов рыбу ловить и брал с собой на рыбалку племянника. В эти редкие и блаженные часы у жидкого попыхивающего костерка, когда они сидели совсем тесно, накрывшись одной дядькиной курткой, Борьке казалось, что и дядька сам не прочь иметь его сыном. Потому что Алешка и отличник и мордой писаный красавчик, а все-таки не родной, не сеничкинский. Борька знал, что эти мысли - стыдные, нехорошие, но продолжал мечтать о том же и после дядькиных отъездов, потому что с такими мечтами засыпать было сладко. Только весной 42-го, когда в Серпухов пришла первая пенсия за погибшего (похоронка пришла к Лизавете в Москву), повзрослевший Борька бросил играть в эти дурацкие игры. Теперь он перед сном думал об убитом отце и злился на дядьку, что тот жив и хватает большие чины и ордена где-то не на самом фронте.

Даже в захолустном Серпухове при своем доме и огороде, жилось голодновато, и социаль-ные контрасты сами собой постепенно оттеснили любовь к материнскому брату. Через год Алешка, счастливо избежав призыва, поступил в знаменитый, только что созданный междуна-родный институт, и зависть к поповне и ее детям, раздуваемая бабкой, потихоньку захватила и Бориса. Но та детская привязанность к Василию Митрофановичу, видимо, не вовсе ушла, а куда-то задвинулась, потому что нет-нет, а выходила наружу, и даже сейчас, в ванной, Курчеву было приятно глядеть на здорового рослого мужика, единственного своего родича.

Так и подмывало сейчас попросить лично передать письмо в Управление Совмина.

- Давно не виделись. На буднях выбираться не удается? Что поделаешь, служба... - кряхтя развел ручищами министр, как бы сгибаясь под тяжестью долга, но одновременно гордясь этой тяжестью. - У Елизаветы не был?

- Нет. Там все в порядке. Она сообщит.

- Не прозевай. Сразу в отпуск просись. Прописка - дело серьезное.

- Будет сделано, - кивнул племянник.

- Давно тебя не видел, - снова повторил министр. - Демобилизовываться не раздумал?

- Не знаю, - пожал плечами Курчев. Его не сердили вопросы. Он понимал, что зла дядька ему никак не желает.

- Подумал бы еще, - сказал министр. - Хитрая это наука, - кивнул в сторону кабинета, где сейчас Алешка с женой и любовницей читали втроем реферат. - У нас, брат, с тобой таких мозгов нету, - печально пробормотал, как бы отделяя себя и Бориса от жены и названного сына. - Алешка - талант. Ничего не скажешь... И образование к тому же... А получится ли у тебя, сам знаешь, неясно, - снова развел руками, и Курчев снова не обиделся.

- Непостоянство в их науке наметилось, - продолжал дядя Вася. - Трудно им теперь. Знай, да поворачивайся. За Алешку, прямо скажу, не очень беспокоюсь. Он, хоть и не стреля-ный, а всегда вывернется... А ты, Борька, попроще будешь, - улыбнулся министр и хлопнул лейтенанта по затылку, как когда-то еще в детстве на рыбалке. До войны это называлось "дать макарону". И Курчев снова не обиделся.

- Ты здесь, Васенька? - спросил грудной голос за дверью.

- Сейчас. - Министр поглядел на племянника: тот застегивал китель.

- Вы что, курите потихоньку? - улыбка у Ольги Витальевны была снисходительная, словно она понимала и почти готова была на этот раз простить мужчинам их слабость. - Ты почему не здороваешься, Боря?

- Извините, - покраснел Курчев.

Даже в халате и шелковом платке, прикрывающем бигуди, тетка выглядела, как на выпускных экзаменах.

- Что это у вас за банная идиллия? Четверть одиннадцатого, Васенька.

- Сейчас, - повторил министр и встал. Лицо у него было несколько раздосадованным, словно он что-то силился вспомнить. - Да, так ты не проворонь момент выписки, - снова хлопнул по шее племянника. Получилось ненатурально, поскольку дядя Вася хотел сказать совсем не то. Но, взглянув на жену, которая, высокая и величественная, в своем шелковом синем, длинном, до полу, халате ждала в дверях ванной, он четко и резко, словно у себя на работе, сказал, как припечатал.

- Пропишешься, денег дам на обстановку. - И нарочно для жены добавил: - Три тысячи с тетей Олей дадим. Так что рассчитывай, - и тут уж погладил племянника по мокрой негустой шевелюре.

19

И все-таки он чем-то напомнил заготовителя. И как раз в тот момент, когда вспомнил о деньгах. Не нужны были Курчеву эти три тысячи. То есть нужны были, но платить за них пришлось бы втрое больше, правда, не деньгами. Одних разговоров набралось бы на миллион. Сиротка!

Он глядел в зеркало. Лицо было совсем не сиротливым, но уж больно нескладным.