Инга, прижимаясь плечом к стеклу, из-под алого вязаного башлыка глядела на чудного офицера. Что-то в нем было детское, капризное, надутое, как в неловком, некрасивом ребенке. Хотелось потрепать по ушанке, успокоить. Говорил он сбивчиво, трудно было его понять и трудно было поверить, что толковый в общем, любопытный по мысли и свободный по языку реферат написан этим самым чудаком.
- Ваша остановка, - пробурчала кондукторша. Автобус остановился, дверь сжалась и отворилась. - Всё ла-ла... Спешить дармоедам некуда...
Курчев хотел огрызнуться, но взглянув на спутницу, устыдился своей горячности и впервые улыбнулся.
- А вы о чем пишете? - спросил, когда выпрыгнул из автобуса.
- Английский роман прошлого века. Теккерей, - отпарировала насмешливо и звонко. Чувствовалось, что ее довольно часто об этом спрашивают и ответ и интонация у нее отрепе-тированы. - Подальше от дерьма, как вы говорите, повернула к нему голову.
- Такси! - крикнул он и поднял руку. Мимо проезжала "Победа" с зеленым глазом.
- Бросьте! - схватила его руку аспирантка. - Вот же метро.
Шофер не остановился.
- Вы оказывается бретер?
- Бретёр, - поправил Курчев, не понимая, что она сказала на английский манер. - Я спешу.
- Метро всего быстрее, - ответила Инга. - Я каждый день сюда езжу.
- Ах, да! Третий научный... Нашего брата туда не пускают...
- А вы напишите другой реферат и пустят...
Они спускались по мокрой гранитной лестнице. Девушка весело помахивала рукой в варежке. Видимо, что-то про себя напевала.
- Нет, - сказал Курчев, - с меня хватит! Тьфу, чёрт... Опоздал! скривился он, взглянув на часы над кассой. - Опоздал, - повторил, сверяясь со своими.
- Не надо. У меня есть, - сказала девушка, протягивая билетную книжечку контролеру.
- Вам сейчас на работу? На вашу работу? - поправилась она.
- Да нет... К мачехе. А они рано ложатся. Времени было четверть двенадцатого.
- Я бы на вашем месте все-таки поступала, - повторила девушка. - Или вы делаете удачную карьеру?
- Карьеру? На карьере у меня кирпич. Выше капитана никак не прыгнешь. Да еще трибунал корячится, - прихвастнул, преувеличивая неприятности. - Вот мачехе письмо вез, чтобы в Кутафью башню отнесла. Прошение на имя Маленкова. Теперь по почте посылать придется... В общем, неинтересно... оборвал себя, потому что получалось жалостливо, а какое дело чужому человеку до твоих несчастий?
- Большие неприятности? - помолчав, спросила девушка уже на перроне. Разговор сам собой завязался и не продолжать его было невежливо.
- Да так... В общем, я решил когти рвать - демобилизовываться...
- Вот и поступайте в аспирантуру...
- Нет. Для них писать - себе дороже... Если б еще про девятнадцатый век, я, может, и подумал, но меня сегодняшнее интересует. Ненавижу историю.
- С сегодняшним сложнее, - согласилась аспирантка. - Даже с меня требуют. Просто не знаю, как выкручиваться.
Подошел поезд. Они вошли и стали у противоположных дверей.
- Спасибо, ваш брат обещал написать самые идейные страницы, - не позволила Инга затухнуть разговору.
- Он умеет, - вздохнул Курчев, не желая ругать Алешку. Хвалить же доцента было не за что.
- Да, это неприятная работа, - согласилась аспирантка. - Но у него как-то получается.
- Вранье, как ни переворачивай, все равно вранье.
- Не вранье, а общие места. Их очень трудно излагать так, чтобы звучало не стерто. Нужно все время использовать цитаты, а это унизительно.
- Да, унижения вагон. От вранья и унижение.
- Нет, не от вранья, а от скованности. От обязательной дани. Это не одно и то же. Я чуть не ревела, когда начала писать основополагающую главу. Слова выходят какие-то нечеловеческие...
- Точно, - улыбнулся Курчев. - Но есть мастаки. Я на гауптвахте видел одного такого. В позапрошлом году я сидел по одной глупости на гарнизонной губе под Питером. И вдруг повсю-ду выключили свет. А в этот день как раз печатали газету, дивизионку. И меня, как самого грамотного, послали крутить в редакции ручку печатной машины.