Чем дольше Токвиль находился в Америке, тем больше он осознавал противоречивость французской общественной системы. Хартия Людовика XVIII была глубоко аристократической, но с тех пор во Франции, как и в Америке, из гражданского кодекса было удалено право первородства, на смену аристократическому духу пришло стремление к равенству, которое неминуемо должно было победить во Франции, как это уже произошло в Америке. По мнению Токвиля, никакое правительство не могло остановить это стремление, оно могло лишь направлять его развитие. Однако гениальность американской системы заключалась в том, что она отдавала власть в руки большинства, законы которого вызывали глубокое уважение. Во главе же большинства стояли самые просвещенные классы общества. Несмотря на все свои недостатки, американская система отличалась настоящим величием. Люди были свободны, мыслили независимо, были уверены в себе и умели сотрудничать. Эти качества в свою очередь делали ненужным «патернализм» правительства, который постоянно оберегает привилегии и таким образом ограничивает инициативу. Совершеннолетним было предоставлено избирательное право — это означало, что им обладали практически все белые американцы. Политическая деятельность и возможности экономического развития были практически неограниченны, не существовало ни закрытых социальных групп, ни концентрации богатств в руках относительно небольшого числа людей. И если, говорит Токвиль, будущее за этим стремлением к равенству, то нет ничего более важного для Франции, чем постижение великой тайны, на которой основан успех Америки.
Во время своего пребывания в Америке Токвиль постоянно накапливал наблюдения, подтверждающие эту точку зрения. Слабость центрального вашингтонского правительства и правительств штатов, утверждал он, заключает в себе два преимущества: во-первых, она препятствует установлению излишнего однообразия форм управления, а вовторых, значительно усиливает интерес к управлению делами на местах. Узнав из бесед с американцами, особенно с Альбертом Галлатеном и Д. К. Спенсером, возглавлявшими группировку Клинтона в законодательном собрании штата Нью-Йорк, о существовании большого количества газет и двухпалатных легислатур, о противодействии непредусмотренным изменениям в составе присяжных и адвокатов, а также о законном существовании различных вероисповеданий, вынужденных вследствие своей многочисленности проявлять терпимость и обеспечивающих высокий моральный уровень американского общества, он отнесся ко всему этому с одобрением и убедился в истинности своих предположений.
Были у него и другие, мимолетные встречи, позволившие ему сделать выводы, свидетельствующие о его удивительно тонкой интуиции. После своего знаменитого «двухнедельного путешествия по глуши», которое он предпринял вместе с Бомоном, он убедился в том, что граница белых поселений в Америке представляла собой не рубеж, а дорогу, по которой люди быстро продвигались к Тихому океану. На этом пути пионеры лишь воссоздавали учреждения, известные им ранее, их деятельность отнюдь не была источником политического или общественного обновления. Он узнал, что индейцы обладают куда более высокими человеческими качествами, чем те, которыми их наделяют американские колонисты. Однако, несмотря на все их добродетели, они не имеют ничего общего с созданным Руссо образом благородного дикаря, которым Токвиль так восхищался в красноречиво-романтичных произведениях Шатобриана и Фенимора Купера
9
Конечно, в связи с распространением коммерческого духа индейцы подвергались угнетению и права их были серьезно ущемлены. Вместе с тем, принимая во внимание те условия, в которые их поставили белые завоеватели, он ясно понял, что индейцы были и слишком ленизн, и слишком беспечны для того, чтобы приспособиться к новым требованиям. Его глубоко возмутило рабство негров, и это чувство полностью разделял Бомон. Описывая последствия рабства во время своего путешествия из Огайо в Кентукки, Токвиль говорит о том, что хозяева рабов косны и грубы и это представляет большую опасность, чем безразличие к своим правам, испытываемое рабами. Он увидел высокомерие первых лиц бостонского общества и отметил, что они лучше воспитаны, чем богатые люди из Нью-Йорка. Вскоре, однако, он понял причину этого различия: в Бостоне существовал класс людей, получивших в наследство достаточно денег и имевших возможность не заниматься бизнесом. Их жизнь, безусловно, походила на жизнь европейского высшего общества. Разумеется, этот класс был немногочисленным. Интересно отметить также, насколько быстро он понял, что Дэниел Уэбстер был прежде всего оголтелым карьеристом, стремившимся к политической власти. Он неоднократно отмечал умеренность привычек американских деловых людей, являющуюся следствием, по его мнению, их постоянной работы, видел, что из-за отсутствия предрассудков, касающихся социального происхождения, бедность не препятствовала браку при взаимном влечении.