Демон

этой мучительной вечности Линда положила прохладную руку ему на лоб и легонько растерла ему затылок, а он по-прежнему весь сотрясался от рвотных позывов, но тошнить уже было нечем, разве что иногда с губ срывались тонкие струйки зеленоватой желчи, и прошла еще одна долгая вечность, пока он наконец не затих, обессилев…

Он кое-как

поднялся на ноги и умылся холодной водой. Потом вернулся в постель, лег на спину и вытянулся в полный рост, наслаждаясь гулким, как бы металлическим ощущением, пронзающим тело от губ до колен. Линда склонилась над ним, убрала прядь волос с его лба, глядя на него со страхом, граничащим с паникой. Он посмотрел на нее и улыбнулся, чувствуя невероятную, почти нереальную легкость, головокружительную эйфорию. Ты похожа на канарейку, которую только что проглотил кот. Линда мгновенно отозвалась на его улыбку и на его шутку и улыбнулась в ответ, покачав головой. А ты был похож на умирающего лебедя.

Нет, он рассмеялся и обнял ее, просто съел что-то не то. Он притянул ее ближе к себе, поцеловал в щеку, в шею, принялся ласкать ее одной рукой, а второй медленно сдвигал краешек ее тонкой ночной рубашки все выше и выше, пока рубашка не превратилась в складчатый воротник, и Гарри гладил ее живот, гладил бедра и целовал ее грудь, дразня, возбуждая губами и языком, и вошел в мягкое, теплое тело жены, и любил ее долго и обстоятельно…

потом

провалился в тяжелый, беспокойный сон…

и проснулся от

лютой эрекции, и потянулся к Линде, и принялся игриво щипать ее за мочку уха и нежно ее целовать, пока она не открыла глаза в полусне, и он настойчиво к ней прижимался, пока она не проснулась уже окончательно, и он вновь занялся с ней любовью с таким пылом, которого не испытывал никогда в жизни, в исступлении страсти, напугавшей его самого, потому что она захватила его целиком и подчинила себе. Все ощущения обострились, тело вдруг обрело невероятную, упоительную чувствительность, каждое его движение сопровождалось пронзительным наслаждением, которое только усиливалось от страха – страха перед неведомой, неодолимой силой, – страха, который заставлял его продолжать свои страстные телодвижения еще долго после того, как желание иссякло, растаяло и утекло прочь.

Весь следующий день Линда ходила растерянная и задумчивая. Она отвезла Гарри-младшего в школу, потом прогулялась по саду, пошла в лес к ручью и долго сидела на берегу, глядя на воду, журчащую по камням, и надеясь прогнать чувство смутной тревоги воспоминаниями о прошлой ночи любви, совершенно волшебной. Однако воспоминания о ночи любви, наоборот, только усиливали беспокойство. Ее снова что-то тревожило, что-то было не так, что-то было неправильно, и сегодня это ощущение неправильности стало особенно сильным. Ее не отпускало плохое предчувствие, что-то упорно подсказывало, что ситуация не просто тревожная, а критическая. Линда рассеянно обвела взглядом деревья и кусочки неба, что проглядывали сквозь сплетение ветвей, снова задумалась, но не придумала ничего утешительного, лишь еще больше пришла в смятение, и в конце концов отмахнулась от этих гнетущих мыслей, списав все на жуткие переживания Гарри, ставшего очевидцем вчерашней трагедии в метро; должно быть, его потрясение было так велико, что затронуло и ее тоже. Она вспомнила, как в новостях говорили, что беднягу, упавшего под поезд, разорвало в клочья и куски его тела разлетелись по всей платформе и попали в людей. Может быть, Гарри тоже досталось. Ей хотелось спросить у него, уточнить, но она понимала, что для него это будет болезненно. В сущности, и ее собственные размышления были слишком болезненными и опасными, и Линда решила, что пора с ними заканчивать. Она опять пошла в сад, взяла из сарайчика садовые инструменты и взялась за работу.

Гарри даже не пришлось самому себе напоминать о кровавой трагедии. Напоминания сыпались отовсюду. Все вокруг, кажется, только об этом и говорили. Об этом писали во всех газетах. Люди в метро старались держаться подальше от края платформы. Весь город как будто нарочно поддерживал в Гарри это гулкое, металлическое ощущение во всем теле, оживлял его воспоминания и заставлял заново переживать невероятный вчерашний восторг, перекрывавший все остальные чувства, которые уже зарождались где-то в глубине, но пока еще неощутимо. Пока еще нет.

Вместе с восторгом и воспоминаниями о кошмарной трагедии пришло понимание, что ему больше не надо тревожиться из-за грязных трущоб, куда его заводили поиски облегчения, не надо бояться подхватить дурную болезнь, не надо устраивать рейды на офисы и вонючие фабрики. Он доподлинно знал, что в его жизни произошла очень важная, необратимая перемена.

Пока окружающий мир не давал Гарри ни на секунду забыть о событиях вчерашнего дня, он перебирал свои воспоминания с почти научной беспристрастностью и объективностью – и ему удалось сохранить остроту ощущений на многие месяцы. Предаваясь воспоминаниям, он чувствовал себя свободным от навязчивых влечений, одолевавших его столько лет, и снова испытывал всплеск возбуждения.