Демон

и Гарри двинулся к ограждению вместе со всеми, встал на колени в конце длинной людской вереницы и принялся ждать, почти ослепленный вихрем собственных ощущений, неустанно кипевших внутри, и теперь время ожило, начало оживать, и он сознавал, как кардинал продвигается в его сторону с другого конца, молится, благословляет, кладет Святое Причастие на языки тех, кто стоит перед ним, преклонив колени, и Гарри слышал орган и хор, все чувства обострились, сделались хрупкими, беззащитными, запах ладана резал нос, Гарри чувствовал даже запах бархата, на котором стоял на коленях, а кардинал приближался, аккуратно и бережно клал Святое Причастие на языки, благословлял тихим голосом, почти шепотом, и Гарри начал дрожать, все поплыло перед глазами, а кардинал приближался, и вот он уже совсем близко, буквально в нескольких футах, и Гарри почти ослеп, и различал только смутные пятна прямо перед собой, и вдруг почувствовал, как его задел край кардинальского стихаря, когда кардинал дал Святое Причастие человеку, коленопреклоненному рядом, а потом Гарри почувствовал, что кардинал уже перед ним, и как только Святое Причастие коснулось его языка, он почти незаметно выбросил руку вперед, и орган завопил у него в голове, и все его существо зашлось криком больной души, голова запрокинулась сама собой, глаза резко открылись, а всеми любимый кардинал стоял с раскинутыми руками, его тень образовала большой крест, глаза смотрели куда-то поверх головы Гарри, рот открылся в беззвучном крике, и аккорды органа гремели по всему пространству собора, хор пел Аллилуйю, и солнце сияло почти ослепительно ярко на длинной изогнутой позолоченной рукоятки ножа, торчавшего между ребер кардинала, ножа, пробившего его тело почти до самого позвоночника, и кровь кардинала хлестала из раны, заливая упавший хлеб Евхаристии, и сверкающее золото выпирало из его груди, и Гарри поднялся с колен и навалился на ограждение, глядя в лицо, глядя в рот служителю Господа, свет, бьющий от золотой рукояти, резал глаза, и Гарри крикнул ему: ГОВОРИ! МАТЬ ТВОЮ, ГОВОРИ, БОГА РАДИ! СКАЖИ МНЕ! СКАЖИ! ТЫ СЛЫШИШЬ МЕНЯЯАААААА, его голос метался раскатистым эхом по собору из камня и света, вплетался в аккорды большого органа, в голоса хора, сливаясь с музыкой, где каждый голос терялся в другом, СКАЖИ МНЕ, СКАЖИИИИИИ, и его собственный голос умчался вдаль, пока он смотрел в этот безгласный крик, и выпученные глаза кардинала распахнулись еще шире, из безмолвного рта потекла кровь, и кардинал Летерман упал на спину, прямо на крест из тени, словно распятый Христос, и люди вокруг поднимались, кричали, и Гарри еще сильнее навалился на ограждение, глядя, как пузырилась кровь, вытекая из все еще открытого рта, и глаза кардинала смотрели прямо вверх, и ноги Гарри подкашивались от кошмарной и страшной слабости и ощущения пустоты, подобной неутолимому голоду, и тошнота билась в его голове, и его крик заглушил вопли толпы и аккорды органа, СКАЖИ МНЕ, СКАЖИ, РАДИ ЧЕРТОВА БОГА, ТВОЮ ДУШУ МАТЬ, СКАЖИ МНЕ, СКАЖИ… УМОЛЯЮ… его голос сорвался, и последние слова сбивчиво слетели с губ, и он рухнул на ограждение, и теперь снова стоял на коленях, впившись взглядом в золоченую рукоятку, почти неразличимую в сиянии солнца, и он откатился в сторону, кое-как поднялся на ноги, а люди вставали, кричали и падали друг на друга, пытаясь увидеть, пытаясь помочь, и голоса хора внезапно слились в громкий стон, когда певчие поняли, что случилось, и органист упал прямо на клавиши, и трубы органа отозвались расколотым вдребезги диссонансным аккордом, а люди вскакивали со скамей, лезли через ограждение, кричали в ужасе и неверии, звали на помощь, и глаза воскрешенного служителя Господа продолжали смотреть прямо вверх, а лица на витражах, залитых солнцем, смотрели вниз, и Гарри проталкивался сквозь толпу, пробираясь к боковой стене, и там забился в какую-то нишу, и обернулся, и поднял взгляд, и посмотрел прямо в глаза распятого Христа ААААААААААААААААААА его сбили с ног, он упал на колени и пополз прочь, кое-как поднялся, толпа сдавила его и вынесла из собора во внезапное слепящее сияние безоблачно ясного пасхального воскресенья, и он продолжал натыкаться на каменные стены собора и на людей, пока не оказался распластанным на капоте какой-то машины, и он встал, привалившись к машине, чувствуя, как эта жуткая тошнота сотрясает его изнутри и не дает распрямиться, а в паху расплывалась пятном липкой влаги кошмарная слабость, и все тело как будто наполнилось расплавленным свинцом, и он оторвался от машины и пошел, спотыкаясь, вперед, все быстрее и быстрее сквозь толпу, а колокола Собора святого Патрика все звонили, звонили, звонили, и звон плыл по улицам и гремел в голове Гарри, который пытался не замечать омерзительное ощущение липкого влажного семени, но не мог его не замечать, потому что трусы липли к коже, его бил озноб, и он дошел до какого-то сквера, и упал на скамейку, и вцепился в нее мертвой хваткой, и все внутри и снаружи кружилось, и боль в голове слилась с болью во всем теле, и вот его бешеное сердцебиение начало потихонечку успокаиваться, и дыхание тоже слегка успокоилось, и он снова начал осознавать окружающую действительность, и время опять стало временем, осязаемым и мучительным, и он наконец осознал, куда смотрит, смотрит прямо на маленькую девочку, которая подтягивает трусики, и женщина, видимо, ее бабушка, наклоняется к ней, и одергивает ее платьице, и поправляет новое пасхальное пальтишко, и Гарри смотрел на оголенную кожу, пока в глазах не возникла такая резь, словно их выжгли каленым железом, и он резко согнулся, схватившись за живот, поднялся со скамейки, доковылял до ближайшего дерева, привалился к нему, и его вывернуло наизнанку, и рвало еще долго, и он медленно сполз по стволу, встал на колени, голова тяжело опустилась на грудь, и он чувствовал, что если рвота не прекратится прямо сейчас, его тело просто развалится на куски, а его все рвало и рвало горькой желчью, ему хотелось кричать, но кричать он не мог даже мысленно, а мог только рыдать в своей жалкой мучительной немоте, стоя на коленях под деревом, низко склонившись над лужей собственной блевотины, и по прошествии бесконечного времени рвота все-таки прекратилась, и в мире настала мертвая тишина, только слышались звуки безмолвных рыданий, и нарастало пугающее ощущение погибели…