Дэмономания

В таком мире случайностей не существует: если учесть направление и силу каждого луча и предсказать, где он пересечется с другими, будущее станет известно в точности[87]; но это невозможно, мир настолько велик и сложен, что совершенно логичные и упорядоченные, полностью предопределенные события с таким же успехом можно считать основанными на случае.

Эта модель кажется слишком похожей на картину того мира, который (совершенно неожиданно) родился в наше время — ваше и мое; однако не следует забывать и другое: Аль-Кинди знал также, что и чувства испускают лучи — сильные чувства богов, дэмонов и людей, любовь скорбь гнев желание, — и они также оказывают воздействие, достигая чужих душ и меняя их. Равно как и слова, звуки, произнесенные названия вещей, их подлинные имена: это едва ли не древнейшая магия — произнесение или распевание слов. Вселенная — хоровая партитура для бесконечного количества голосов, вещей, которые бесконечно произносят свои имена и в имена вслушиваются — свои и чужие, — и отвечают друг другу. Вслушайся и ты. Vox es, prætereaque nihil[88]

: ты лишь голос, не более того.

Начав расходиться кругами из Багдада в девятом веке, лучи Аль-Кинди пронизали время и пространство, проходя сквозь хранилища магического знания арабов и евреев, преломляясь и отражаясь, и наконец достигли Европы, скопившись в написанных на латыни магических Черных Книгах, которые волнующе пахли язычеством, привлекая беспокойные души, искавшие новизны. Лишь магия одна меня пленяет![89] К концу шестнадцатого века лучи эти достигли кельи юного монаха-доминиканца по имени Джордано Бруно под именем «Пикатрикс» — начальных наставлений в магических практиках; сочинение это написано было по-арабски, а затем переведено на латынь.

Люди могут творить чудеса, говорилось в «Пикатрикс», не силой Дьявола, как полагают невежды, но знанием лучей, цепочек бытия, ведущих от звезд к порожденной ими человеческой душе, а от нее обратно к звездам, оттуда к ангелам, движущим звездами, от них к Самому Богу. Это было известно эгиптянам из учения Mercurio Egizio sapientissimo

[90], но нечестивцы, назвав их идолопоклонниками, уничтожили древнейшую религию. Идолопоклонники! Если так, то Бруно тоже поклоняется идолам, а из книги «Пикатрикс» фра Джордано узнал, как произносить слова, как вырезать символы, способные привлечь могучие небесные лучи в его быстро растущую душу.

Ко времени побега из монастыря и самой Италии (римская инквизиция захотела побеседовать с ним по поводу его философских пристрастий) он знал «Пикатрикс» наизусть и знал также, что он одной природы со звездами, а голос звезд, подобный его собственному, можно услышать. Он прочел труды самого Гермеса, он знал, как сведущий человек может влиять на представления других и даже подчинять их — возможно, даже богов и dæmones, и уж конечно простых людей, чтобы они увидели то, чего не видят, услышали то, что не может быть услышано.

В студенческие годы брат Иорданус любил донимать своих учителей вопросами, на которые невозможно дать ответ. Если однажды Господь велит всему сущему одновременно увеличиться в размере в два раза, всему, включая нас, заметим ли мы это? Ответа он не получил — ему только твердили, что сила Божья не ограничена и что Господь может найти лучшее применение Своему всемогуществу.

Но Джордано Бруно убедился: да, это можно определить.

Оглядываясь на того юношу, который бежал из Рима с кошельком монет и доминиканским облачением в дорожном мешке, он казался себе крошечным — не только от дальности расстояния, но маленьким в размерах, слишком маленьким, чтобы вобрать в себя все то, что ему удалось вобрать. Он перебрался через Альпы, постепенно вырастая, а теперь ему казалось, что те горы он теперь мог бы просто перешагнуть, отряхивая снега с полы плаща, да вот только, сколь бы ни вырос Джордано Бруно, земной мир и небеса не отставали: пока он рос и странствовал, они отступали от него вдаль, в бесконечность.

В Англии Бруно состоял на службе у французского посла при дворе Елизаветы. Diva Elizabetta, — называл ее Бруно[91], вторя хору обожателей, со своим, правда, умыслом, воплотиться которому было не суждено: ибо в 1585 году он вернулся в Париж, когда посол тот, Мишель де Кастельно, синьор де Мовиссьер, был отозван — его сочли слишком politique и, как на нынешний день, недостаточно католиком; и ему грозила опасность. Бруно получил расчет; синьор де Мовиссьер больше не нуждался в его услугах — он возвращался в свое имение и не желал ни думать, ни слышать о большом мире и силах, им управляющих.