Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя

Фактически, в отличие от классической логики формирования среднего класса в странах Запада в 1950–1960‐х годах, это не самостоятельные в социально-экономическом отношении слои, а «служивые», как и бывало ранее в российской истории чуть ли не с петровских времен. Отсюда и их поддержка политического и социального консерватизма, статус-кво, политики и идеологии охранительства. Исследования показывают, что экономический рост и образование могут иметь своими результатами отнюдь не запрос на демократию и представительство интересов, а, напротив, поддержку авторитаризма43

. Заметим, что сходные социальные и поведенческие модели обнаруживаются не только в России и других относительно экономически благополучных постсоветских и посткоммунистических странах с жесткой государственной вертикалью, но и в развивающемся мире.

Сказанное имеет непосредственное отношение к ряду теоретических обобщений, распространенных в современной сравнительной политологии и политической науке в целом и касающихся логики взаимовлияния экономических, социальных и политических процессов. Как минимум полученные на постсоветском материале выводы ориентируют на более детальный и дифференцированный анализ политических результатов социально-экономической динамики.

Вторая существенная новация связана с аргументацией, относящейся к вопросу о возможностях и пределах авторитарной модернизации

, который, в свою очередь, связан с ведущимися сегодня дискуссиями о современной модели авторитарного капитализма44. Нужно при этом заметить, что многие постсоветские страны (а посткоммунистические – тем более) в целом уже в начале трансформаций находились в сравнительном отношении на относительно высоком уровне экономического и социального развития (прежде всего в плане индустриально-урбанистического потенциала, уровня образования, социального обеспечения и т. д.), однако фактически не имели традиций политической и рыночной конкуренции, плюрализма и участия. Важный результат проведенных на данном направлении исследований раскрывает критическое значение для дальнейшего модернизационного развития (особенно на постиндустриальном этапе) прежде всего политических реформ, политической конкуренции и участия, ограничения и ротации исполнительной власти, контроля над коррупцией, гражданских прав и прав собственности и др.45

Хотя проанализированы отдельные «истории успеха», своего рода «очаги эффективности» (в частности, налоговая и бюджетная реформы в начале 2000‐х), эти исследования показывают, что возможности эффективной стратегии авторитарной модернизации в постсоветских условиях крайне ограничены.

Эта линия анализа, кстати говоря, выводит нас еще на один существенный вопрос, имеющий не только теоретическое, но и немалое прикладное значение. Речь идет об ограничителях возможностей так называемого «системного либерализма» в условиях электорального авторитаризма46

, когда расчеты на модернизацию при сохранении социально-политического статус-кво связываются с экономической и управленческой сферами и практически не затрагивают политику и общество. Политико-институциональные ограничители модернизации – включая характер воспроизводства власти, конкуренцию и участие, институты и правила игры – представляют собой также пока что не решенную дилемму, перед которой оказался сегодня российский либерализм – в его «системной» и «несистемной» вариациях, – нуждающийся в концептуальной и программной «перезагрузке». Важным направлением для дальнейших исследований на этом направлении мог бы также стать обстоятельный сравнительный анализ ограничителей посткоммунистического развития и современных реально существующих моделей авторитарного капитализма. Но в любом случае современная политическая динамика заставляет нас как минимум усомниться в надежде «эпохи-1989» на то, что процессы социально-экономической модернизации обязательно ведут к демократизации и установлению демократии.

3. «ПРАВИЛЬНЫЕ ИНСТИТУТЫ»

Еще одна, третья и тоже очень важная, несостоявшаяся надежда тридцатилетней давности была связана с представлением о том, что главное в стратегии и тактике демократизации – это выбор и учреждение (трансплантация?) «правильных» институтов, обеспечивающих демократическое представительство и общее демократическое государственное устройство. Три десятилетия назад (и даже раньше) господствовало мнение, что выбор, казалось бы, проверенного временем институционального дизайна, апробированного в странах развитых демократий, – это залог успешных преобразований и в «новых» демократиях. В самом деле, прошлый европейский (и не только) опыт вроде бы подсказывал, что для этого нужна парламентская система, пропорциональные выборы, сильная оппозиция, регулярная ротация власти и др. Но и эти ожидания тоже не оправдались в целом ряде отношений.