Демоны Дома Огня

– Нет. Хотя в этих убийствах я тоже виноват. Это большое несчастье – жить в мире. Гильяно не могут долго находиться среди людей. Люди ловят наши отражения. Самые чувствительные или безумные улавливают вибрации наших душ. И думают, что им можно делать то же самое, что и нам. Они начинают видеть в убийствах какой-то смысл, но, конечно, совсем не тот, что видим мы. Для них убийства ни к чему не ведут, лишь еще больше разлагают их душу. Слышать, улавливать то, что тебе не дано в этой жизни, очень опасно. Монахи и душевнобольные на это способны. Но первые находятся под защитой стен, которые берегут их от несчастий. А другие испытывают все муки, что способна отмерить им Вселенная. Они спускаются в мир ада. При жизни.

– Какая же я глупая, я думала… – горько рассмеялась Ада. – Я искала тебя. И с Марком была только потому, что он твой сын. Я так надеялась встретить тебя. Известие о твоей смерти… Как я не рехнулась тогда от горя? От душевной боли останавливалось сердце.

– Напрасно ты так переживала.

– А ты больше не любишь меня? – И она тут же раскаялась в своей смелости: «Что ты несешь? Он и не любил тебя. Он всегда любил только Амриту», – но продолжала с жадностью ждать от него ответа.

Ашер не ожидал прямого вопроса. Он не привык врать самому себе. И сейчас, когда в доме свирепствовал УР.УШ.ДА.УР, это было еще опаснее: малейшая ложь могла привести к болезни.

– Каждую ночь… Каждую ночь, которую мы с Амритой провели вместе, я обнимал ее, боялся отпустить. Один раз… отпустил ее только один раз. – Ада увидела, что в его глазах, как в глубоком колодце, где очень далеко мерцает вода, стоят слезы. – Видеть тебя в постели, как ты обнимаешь себя за плечи руками… Ада – жалкое украшение вместо судьбы Бессмертной. – Он виновато опустил голову. – Ты права. Прошлое не вернуть. Ты изменилась. Да я и не думал, что ты останешься прежней. Понимаю, что это к лучшему. Мы не вспоминаем прошлые жизни. Мы все должны играть в эту игру. Так устроена наша Вселенная, что мы забываем себя прежних, только так мы можем идти вперед и выучить наши уроки. Даже мы, Гильяно, бессмертные, заставляем себя забывать. Но я просто не смог забыть.

Они шли через Сад. Ада старалась запомнить каждую мелочь. Узор гравия на дорожках, плетение чугунной ограды, пышную пену шиповника, сдержанные позы селекционных красавиц, багрянец и белизну, благородную бледность роз, сливочное золото, розовый туман и пепельную дымку. Розы кивали им вслед, хотя погода стояла безветренная.

– Не знаю, как я смогу жить там, зная о том, что произошло здесь. – Ада с сомнением смотрела на пыльную дорогу по другую сторону ворот. Буйная тропическая зелень веселилась, бубнила и взвизгивала разными голосами ее обитателей. Здесь, на территории поместья Гильяно, звуки казались приглушенными, доносились как через слой ваты. Но Ада знала: стоит ступить за ворота, как гул и гам джунглей обрушатся на нее.

– Ты забудешь меня.

– Нет. Тебя я никогда не забуду.

– Забудешь. Все забывают то, что происходило в Доме Гильяно.

– Как это?

– Так. Ты знаешь, что ночью видела сон, но утром не можешь вспомнить, о чем он.

– Но то, что было между нами раньше… Во Флоренции. Это ведь я всегда буду помнить? Ты ведь тогда сказал… Помнишь?

Он покачал головой:

– Нет. Это тоже сотрется. Не сразу. Но ты освободишься и от этого. Тебе нужно жить дальше, к чему горькие воспоминания?

На прощание он поцеловал ей руку. Она прижала руку к губам, запечатлевая свой поцелуй поверх его. И тут ее словно обожгло – ожерелье!

– Оно твое, Ашер. Оно должно остаться в твоей семье. Оно принадлежит Гильяно, – поспешила Ада разъять тугую застежку. – Это ведь единственная память о донне Кай.

– Оставь себе. Это подарок.

* * *

Снег в Петербурге шел пятые сутки подряд. Мельтешил густо, как помехи на экране телевизора. В шесть утра под окнами зашаркали снегоочистители. Ада проснулась до звонка будильника. Привскочила в постели со сдавленным криком. Опять тот же сон. Она никак не может запомнить его. Но после этого сновидения задыхается, как в петле. Что же ей снится? Будто она потеряла что-то или кого-то… И не может найти или вернуть.

Ада медленно приходила в себя, восстанавливала дыхание, трясла руку, сведенную судорогой и прижатую к сердцу, – отпустило, тысячи мелких иголочек радостно заплясали под кожей. Она жива. Она в своей спальне. В безопасности.

Но этот сон – тревожный знак. Значит, сегодня что-то пойдет не так, планы рухнут, она не справится. Такое уже бывало. Но сегодня важный день, встречи расписаны по часам. Обидно будет все провалить. «Черт, черт», – шептала она, выбираясь из-под одеяла.

Она, как старому другу, кивнула Кинкейду на стене. Тому самому, которого когда-то подарил ей Марк Вайнер, отчаянно выпрашивая прощение. Кинкейд висел так, чтобы он был первое, что Ада видит утром. И так, чтобы картина отражалась в зеркале туалетного столика. Сразу с кровати Ада бросалась к зеркалу – проверять, разгладились ли за ночь морщинки возле глаз. Инновационные крема, флюиды и маски выстроились перед ней, как солдаты, готовые к бою.