Демоны Дома Огня

– Ты понимаешь, что он рисует? – спрашивала ее Элен, обескураженная той шумихой, которая поднялась вокруг художеств ее больного сына.

– Я понимаю, какие чувства вызывает то, что он рисует, – отвечала Ада.

Первая же большая работа Марка Вайнера «Братья» вызвала шквал. Ее обсуждали, ее ругали, ею восхищались. Непонятно было, кто из двоих изображенных братьев – убийца: тот, кто поднял руку на брата, или тот, что убивает себя каждодневной покорностью, бездействием. Картину на закрытом аукционе приобрел некто неизвестный, он вел торги по телефону.

Творчество Марка обросло слухами. Одни говорили, что он настоящий пророк и предвидит скорый апокалипсис. Другие клялись, что его картины вызывают такой сокрушительный эффект, потому что Марк рисует кровью.

Глядя на его картины, люди вдруг начинали осознавать, что жизнь коротка. Ты тратишь драгоценные годы на приобретение ненужных вещей, радуешься деньгам, но забываешь, что значит дышать. Нужно жить именно сейчас, а не ждать лучшей погоды, иного валютного курса. Завтра может не быть.

Но Элен не позволила Аде задержаться в мастерской надолго:

– Нечего делать в этом свинарнике!

Элен до сих пор не смирилась с болезнью сына. Ада вспомнила, как утешала Елену Юрьевну:

– Элен, оглянись: кто вообще сейчас нормальный?

– Мы не сможем долго скрывать его болезнь. Люди узнают.

– И что? Он уже пророк. Ему простительно. Никто и не ждет, что он будет таким же, как все.

В столовой призрак соткался из тьмы и уселся напротив Ады. Массивная голова, широкие плечи, руки как два крыла. Из-под его пальцев шел дым. А иногда до ее слуха доносился хриплый, лающий смех. Ада сжалась в комочек. Элен же не замечала ничего странного. Для нее призрачный жилец оставался за гранью восприятия. Она разлила вино по бокалам:

– Все еще в девках?

Ада кивнула. Элен осуждающе покачала головой.

Ада не хотела разрывать помолвку с Марком. Но Элен настояла:

– Ты не виновата, что он заболел. И не приму никаких жертв. Не нужно тебе связывать с ним жизнь.

Но Ада не могла так просто расстаться с Марком. Ее чувство к нему трудно было назвать любовью, но Элен уверовала, что это – самая настоящая любовь и есть, Ада не стремилась ее разубеждать. Ей самой себе было тяжело объяснить, в чем же тут дело. Марк был ей очень дорог. Она смотрела на него – и как будто вспоминала кого-то другого. Этот другой был далеко, у него не было лица. Но она тосковала по нему.

Элен жаждала определенности, она словно чувствовала себя ответственной за личную жизнь Ады:

– У тебя хоть мужчина есть?

– Есть.

– Хороший?

Ада, вспомнив Любимова, улыбнулась и немного расслабилась, темный призрак поблек и стал почти прозрачным.

– Хороший.

– Замуж зовет?

– Зовет.

– Так выходи! Не будь дурочкой.

– Понимаешь, я не уверена, что люблю его.

– И слава Богу! Нет ничего хуже брака по любви.

Ада вгляделась в исчезающие черты призрака. Он таял, как рисунок на запотевшем стекле. И тогда Ада решилась:

– Ты получаешь письма, Элен? Какие-нибудь открытки?

Элен хохотнула:

– У тебя что, как у Марка, страсть к почтовым ящикам? Вечно он роется в почте. А там ведь только реклама и счета.

Через пять лет после того, как она рассталась с Марком, Ада получила открытку с изображением рисунка Нормана Роквелла, как она всегда переводила его название, «Апрельская дурочка и лавочник». Текст на обороте гласил: «Дон Гильяно приглашает Аду Боронину на празднование Ночи Фортуны», и подпись – дон Марко Гильяно. Она держала открытку в руках и чувствовала, что здесь есть подвох: текст приглашал, а рисунок отталкивал.

Она держала кусочек картона, и от него веяло силой океана, волны утихомиривали ярость солнечного дня. Но на открытке не было адреса. Это настораживало. Рисунок нравился ей в свое время, а сейчас пугал. Она никуда не поехала. Открытку спрятала далеко, в домашний сейф, под залежи документов и старых счетов.

Около трех ночи Ада засобиралась домой.

– Оставайся в гостевой, – предложила Элен.

Но стоило Аде глянуть в глубину коридора, на дверь комнаты, как призрак снова заявил о себе. Он живет именно в гостевой, Ада даже не сомневалась.

– Нет, я домой. Пройдусь пешком. Голова протрезвеет. – За вечер она намешала шампанское, мартини и вот, по милости Элен, вино.

– Не будешь ты ночью разгуливать по Невскому, – отрезала Элен. – Вызову тебе такси. Даже не возражай.

Ада возражать не стала, но, оказавшись на улице, таксиста отпустила, сунув ему тысячную купюру. Ветер унялся, с неба падал снег, заворачивая город в саван и погребая его под развалинами снежных замков. Иллюминация Невского вытянулась, как цепочка маяков. За сорок минут она дойдет до своей квартиры на Рубинштейна. Странно, но холод теперь не причинял ей прежних страданий. Она почти не мерзла. А ведь замерзала, она отлично помнит, все детство и всю юность. Сколько одежек ни натягивай, холод проберется подо все, выстудит, выледит до бронхита, до воспаления легких. Теперь же на ней поверх вечернего платья шубка и пуховой платок, даже перчатки она впопыхах взять забыла, но ей ни капельки не холодно.