Демоны крови

Ратников и сам, как мог, старался рассчитывать: с той стороны острова до шалаша минут двадцать ходу — это учитывая ночь. Вряд ли там за двадцать минут что-то такое произойдет, что нельзя бы чуть позже иль раньше увидеть… тем более, все равно Мишу-то разбудить некому. Ладно — уж как решил!

В эту ночь Ратникову приснился сон, странно, но Миша его запомнил, хотя обычно такой вот на сны памятливостью не отличался, как, впрочем, и любой другой человек, кроме совсем уж древних старушек. Ну, не запоминал он сны, даже если когда и видел, а тут вот запомнил — наверное, потому, что разбудили посреди ночи. Олекса и разбудил, кто же еще-то? А сон был престранный! Будто стоит он, Миша, на вершине белой и искрящейся от снега горы, стоит не так просто, а на лыжах, а за спиной у него — рюкзак, а внизу, в долине темно — буря, а на вершине горы — солнышко… даже не солнышко вовсе — а сияющий змейка-браслет!

И вокруг, сколько хватает глаз — снег, снег, снег! Синие долины, снежные шапки угрюмых скал, перевалы… Что за место такое? Михаил мог бы поклясться, что никогда и нигде ничего подобного не видел.

Может, конечно, чуть позже и прояснилось бы что-нибудь в этом сне, если бы не разбудил Олекса:

— Боярин-батюшка, поднимайся! Сам ведь строго-настрого наказал будить.

— Спасибо, что разбудил, молодец, службу знаешь! — Ратников протер глаза, уселся на мягком, заменявшем ложе, мху. — Ну, как там?

— Все спокойно! — тут же заверил подросток. — Уж я все глаза просмотрел.

Ну, уж в этом ему можно было верить.

— Благодарю за службу, товарищ сержант! — пошутил Ратников и, пожелав парню спокойной ночи, вышел.

Ночь была спокойной и тихой, такой, какой и должна быть летняя ночь — спокойной и тихой лишь в меру. И для того только, кто не умеет ходить бесшумно. Миша вот, как ни старался, не умел… в отличие от того же Олексы. Впрочем, такое умение не купишь и не приобретешь — таким родиться надо. В этих вот самых условиях.

Отведя еловые ветки от глаз, Ратников на секунду остановился, замер. И тут же услышал, как где-то неподалеку плотоядно ухает филин, как — чу! — пронеслась меж деревьями чья-то небольшая стремительная тень — белка? Заяц? Как что-то затрещало наверху, на ветках… затрещало и стихло. А вот кто-то пискнул… Наверное, филин все ж таки нашел свою жертву. Интересно было бы послушать ночную симфонию дальше, но нужно было идти, уж потом там, на месте, наслушаться.

Михаил старался передвигаться неслышно, бесшумно, как ходили охотники, и получалось вроде неплохо, но… для человека двадцать первого века, конечно, неплохо, даже просто замечательно, а вот для местных же — хуже некуда! Уж те-то ходили, как индейцы, — и Миша даже надеждами себя не тешил, что сможет перехитрить в лесу охотника, да и вообще — обычного средневекового человека, бывшего куда как ближе к природе, нежели он сам. Не тешил… но старался.

К камышам путник выбрался без всяких проблем — все-таки умел ориентироваться, не потерял еще нюх, даже живя в глуши, приобрел и некоторый опыт. Затаился в ивовых зарослях, место специально выбрал так, чтобы озеро, чтоб камыши, чтоб узенькая полоска песка — чтоб все было как на ладони. Чтоб, ежели что, не отводить потом ветки рукой. Отведешь — покажется, что бесшумно, а на самом-то деле «шильники» услышат на раз. Запросто. Куда там индейцам!

Яркая луна, сверкающая на полнеба, постепенно стала приобретать утренний серебристо-белый цвет, блекли и звезды, а небо на востоке алело пока еще узенькой полосой. Алый, оранжевый, темно-голубой, глубоко-синий такая вот предрассветная радуга. Часа четыре утра, тот самый час, когда так хочется спать. Час волка.

Вот именно, что волка! И волки эти не замедлили появиться. Естественно — двуногие!

Михаил сначала услышал негромкий плеск волны под веслами, а уж потом заметил вынырнувшую из утреннего тумана ладью, небольшую, в пять пар весел. Она шла ходко, видать, плывущие на ней люди хорошо знали фарватер, мелей не убоялись. Разогнав суденышко, разом подняли весла, мягко ткнулись в песок, выскочили.

Немцы!

Разглядев наконец пришельцев почти впритык, Ратников закусил губу — ну точно немцы. Двое монахов с бритыми лицами и с десяток кнехтов — стеганые гамбизоны, кое у кого кольчужка, небольшие, с черным на белом фоне тевтонским крестом щиты, железные шапки. Ну, копья, понятное дело, шестоперы-палицы, даже секиры. А вот мечи только у двух — оружие дорогое, рыцарское. У этих-то наверняка самые плохонькие, хорошие-то клинки не по чину.