День без смерти (сборник)

— И последний вопрос. Мы задавали его всем вашим, так сказать, коллегам. Долгожительство, по-вашему, это награда — или кара человеку?

Теперь шатнуло Гервасия. О мука, о мучение! Он еще недавно знал, что ответить, и сейчас пытался вспомнить, связать рваную нить своих мыслей, но огрубели пальцы за много десятилетий, тончайшая шелковинка выпадала из них.

Гость не дождался ответа и попятился к шумолету, сунув Гервасию небольшой алый диск, клейменный золотыми буквами.

— Интерпрограмма “Монстры цивилизации” прощается с вами и желает здоровья, счастья и долгих лет жизни! — быстро говорил он. — Примите на память этот одноразовый радиодиск. С его помощью через несколько минут вы сможете прослушать наш очередной выпуск!

Он ввалился в шумолет, дверь захлопнулась, и тут же музыкальный тайфун опрокинул Гервасия. Шумолет, с места взяв предельную скорость и высоту, мгновенно скрылся из виду.

Когда уши Гервасия вновь смогли различить звуки внешнего мира, а не только биение собственной крови, он понял, что диск в его руке источает голос. Бородатый гость вещал оттуда:

— …бывшему игумену Новомосковской обители блаженному старцу Емелиану. Послушайте, каков был ответ!

Затем диск испустил густой, словно добрая брага, взрев: “Да уж двести три годочка топчу земелюшку, а Господь все прибрать не хочет за грехи мои!”

— Тот же вопрос, — вновь произнес диск голосом “монстра”, я повторил и Протеусу Юрсусу, обитающему на леднике Туюк-Су, но убедился, что это бесмысленно. Юрсус твердит одно: “Memento pranivelli!” Что это значит, одному ему известно. Тогда я направился к Гервасию, жителю обимурской тайги. Его возраст уступает летам старца Емелиана, однако превосходит лета Протеуса Юрсуса. Гервасию сто пятьдесят один год, но выглядит он куда моложе, вполне крепок и бодр и даже умудрился перепугать меня, испустив свой знаменитый — тарзаний, как сказали бы в прошлом веке! — вопль.

И Гервасий тотчас услышал надтреснутый рык — “Гал-лар!.. Галлар-р-до!”, а затем хриплый голос — “Я лил слезу на засохший кедр. Когда она проникла…”

Диск продолжал сеять его слова, но вдруг их заглушил кто-то другой:

— Хэлло! Интерпрограмма “Aliens” вызывает “Монстров цивилизации”!

— Хэлло! — отозвался “монстр”. — Прием!

— Скажите, что означает этот рык Гервасия?

— Этого не знает никто. Видимо, какое-то звериное звукоподражание.

— Очень странно… Как вы знаете, наша программа называется “Aliens”. Те, кто знакомы с творчеством художников-фантастов прошлого столетия, может быть, вспомнят блистательные картины “The Alien”, “Aliens-4”, “When I was nine”, “The Last Unicorn”, самую знаменитую — “Winter Unicorn” 2и другие? Необычайное совпадение! Героя вашей программы зовут Гервасий…

— Да, — подтвердил ведущий, и Гервасий вновь услышал свой голос-стон: “…очнулись от дремы жучки-короеды и бросились прочь от меня”.

Ах, твари! Никаких приспособлений для записи Гервасий у них не видел, однако ж ухитрились украсть его голос, пустили его страдание по ветру, на потеху всему белому свету!.. Он размахнулся. Взвизгнул разрезанный диском воздух. Слова:

— Но ведь Галлар… — разбились вдребезги о настывший, окаменевший ствол огромного кедра — и исчезли навек.

Гервасий схватился руками за воздух. Ветер и слезы секли его лицо. О, что он сделал! Все эти годы пытался понять, что же напоминают ему звуки! И вот, когда подсказка была так близко!..

Вьюга взвилась рядом с ним, но, едва он протянул к ней руки за утешением, она отпрянула в дальние дали, недотрога. А струны ее, чудилось, все пели-выпевали: “Галл-лар-рдо! Галла-рдо!..” — странные звуки, которые Гервасий услышал еще тогда, давно… услышал, прежде чем у сияющего призрака пропала тень.

Ночью опять не спалось. Луна как стала с вечера над сопками против его окна, так и стояла там до утра недвижно. Деревья неслышно дышали за стенами зимовья, но иногда их задевал бессонный ветерок, и тогда Гервасий отчетливо слышал шорох тех двух осиновых листков, которых чудом не сокрушила зима, и они остались на ветке, простертой у самого окна. Часто, часто просыпался Гервасий от их взаимных признаний, а потом никак не мог снова вернуться в сны.

Он давно потерял счет годам, которые истекли. Множество состояний души сменилось в нем, как меняются времена года. О, тускла ткань ежедневной жизни в этой тайге, в этом зимовье…

Гервасий построил его потом, позже, когда уже пришлось уйти из Богородского. Пожалуй, не припомнить, почему он оказался в том умирающем селе. Где-то на дне его памяти лежал осадок другой, шумной, суетной жизни, меж каменных громадин, в металлическом грохоте, запахе красок, и только смутный образ женщины… золотистая комета, ее ночное лицо, так несхожее с лицом дневным… больно, думать об этом больно! Потом улочки-тропиночки Богородского, сонное тепло какой-то жалостливой, ее утешающий голос — но и это все просеялось, будто песок сквозь пальцы, осталось одно воспоминание: охота, зима, белый единорог, неизвестный хищник, цветущий шар…