День гнева

Спустя полчаса во главе двадцати гренадер морской пехоты, которым Эскивель приказал примкнуть штыки, зарядить ружья и взять по два десятка патронов, мичман прибывает на улицу Алькала, к особняку герцога Ихара. Расставляет своих людей вдоль фасада. По словам перепуганного дворецкого, французы обшарили весь нижний этаж, выгребли все мало-мальски ценное и ушли, пригрозив вернуться и довершить начатое. Он показывает на труп привратника Рамона Переса Вильямиля, 36 лет, валяющийся в патио в луже крови, — лицо убитого прикрыто салфеткой. Рассказывает, что лакей Педро Альварес, вместе с покойным напавший на генерала, сумел убежать по улице Седасерос, намереваясь спрятаться у своего родственника-обойщика, однако обнаружил, что двери заперты, а дом покинут по причине того, что у подъезда убили французского драгуна. Тут его и взяли, пинками погнав на Прадо. Уличные мальчишки, увязавшиеся следом, своими глазами видели, как Альвареса вместе с другими расстреляли.

— Сеньор офицер, возвращаются! Идут сюда!

Эскивель вскидывается как ужаленный. На другой стороне улицы и вправду собирается с самыми недвусмысленными намерениями человек десять императорских солдат. Офицеров не видно.

— Ни с места без моей команды! Но глаз с них не спускать.

Французы, присев в тени, довольно долго не могут решиться и перейти улицу — внушительный вид вымуштрованных морских гренадеров в синих мундирах и высоких меховых шапках действует отрезвляюще. Они ничего не предпринимают и вот наконец, к вящему облегчению мичмана, уходят прочь. Дворец герцога Ихара пробудет в целости и сохранности следующие пять часов, по истечении коих взвод Эскивеля сменят солдаты Вестфальского батальона.

* * *

Немногим зданиям в Мадриде будет обеспечена такая защита. И жители в страхе перед французами покидают свои дома. А за нежелание последовать их примеру Мигель Карранчо дель Пераль, портной по роду занятий, а некогда — солдат, отслуживший восемнадцать лет отчизне и королю, поплатился жизнью — французы заживо сожгли его в доме на Пуэрта-Серрада. Та же плачевная участь едва не постигла слесаря-астурийца Мануэля Армайора, раненного еще в самом начале возмущения, когда на площади у дворца французы открыли огонь по толпе. Принесшие его домой, на улицу Сеговии, обнаружили на мостовой трупы двух французских солдат и побоялись оставлять его там, хоть он и грозил истечь кровью, ибо ранен был в нескольких местах. Дали знать жене, которая спустилась вниз со всевозможной быстротой, и супружескую чету в окружении соседей и просто знакомцев доставили на Морерия-Вьеха, в дом, где проживал один из слуг князя Англона. Подобная дальновидная предусмотрительность спасла Мануэлю жизнь. Французы, придя в бешенство при виде своих убитых товарищей, принялись допрашивать соседей, и один из них указал на слесаря, выдав его участие в утренних столкновениях. Солдаты высадили дверь, обшарили дом и, никого там не найдя, подожгли его.

* * *

— Французы поднимаются!

Этот крик переполошил весь дом на Пласа-Майор, № 4. Там живет крупнейший мадридский маклер Эухенио Апарисьо. И его роскошно обставленную уютную квартиру, заполненную великолепными картинами, коврами, бронзой и фарфором, в прежние времена охотно посещали генералы и офицеры наполеоновской армии. Никто из ее обитателей не принимал участия в беспорядках. После первой же атаки французской кавалерии Апарисьо велел своим домашним уйти в задние комнаты, а прислуге — наглухо затворить все окна. Тем не менее, как рассказывает горничная, в ужасе прибежавшая снизу, во время боя у самых дверей убили мамелюка — пригвоздили к стене, исполосовали бесчисленными ударами навах. И сам генерал Гийо — один из тех, кого еще совсем недавно так радушно принимали в этой квартире, — распорядился учинить в ней форменный погром.

— Спокойно! — приказывает Апарисьо своим домочадцам и прислуге, собираясь выйти на площадку. — Я сам поговорю с этими господами и все улажу.