День гнева

– В дезе о переговорах на Курском вокзале прозвучала фраза, первая фраза: "начинайте с фактов". Лабораторным и экспериментальным путем нами установлено, что запись этих слов в дезе произведена не в кафе, где велся разговор, который также записал Александр Иванович, а совсем в другом месте, более приспособленном для чистой записи.

– Ну и что ты думаешь по этому поводу?

– Видимо, эта фраза была невнятна, и перед передачей ленты заинтересованным лицам этот кусок был записан заново.

– Профессионал-контрразведчик, опасался, что безрукий дилетант не сможет осуществить качественную запись и взял все заботы по этой щекотливой операции на себя, – констатировал Смирнов.

– Как же получилось, что принципиальный борец с политическим сыском Витольд Германович Зверев сознательно помогал активно сотрудничавшему с этим сыском Игорю Дмитриевичу? Помогал конторе, которую ненавидел? На непростой этот вопрос всего один простой ответ: сговор. Сговор, целью которого были досье на известного нам государственного деятеля и уничтожение особо опасных противников принципиального борца во всесильной конторе. Но нельзя одной рукой ухватиться за титьку и за задницу.

– Значит, можно, Александр Иванович, – почти весело перебил его Витольд Германович. – Никакого досье нет, а наиболее опасные для нового демократического общества сотрудники конторы уничтожены.

– Скоро самым опасным для нового демократического общества сотрудником конторы станешь ты, Витольд. А насчет того, ухватились вы или нет… За титьку вы держитесь крепко. Ну, а насчет задницы… Задница, в первую очередь, я. Да и все сидящие здесь, как вы считаете, полные задницы. Но вы за них не ухватились и, надеюсь, не ухватитесь никогда. Смирнов замолк на секунду, сморщился, обнажив хищную пластмассовую челюсть. – Смотрите на них, ребята, и запоминайте будущих врагов!

– У тебя, Александр, кроме гнилой ниточки в руках ничего нет, слегка даже презрительно опять выступил Зверев. – Ты ничего не докажешь.

– Естественно, – согласился Смирнов. – И ты станешь большим начальником в конторе, а он одним из политических лидеров России. Но предавший единожды предаст еще сто раз. Мы не доказывать будем, мы будем знать и готовиться.

Игорь Дмитриевич резко встал, демонстративно глянул на часы и объявил: – Мне пора.

Спиридонов перехватил его уже у входа и попросил:

– Повернись ко мне, Игорь.

Игорь Дмитриевич надменно повернулся, и тогда Алик ладошкой шлепнул его по левой щеке, а тыльной стороной ладошки – по правой. И разрешил:

– Теперь можешь идти.

И – ничего не поделаешь – пришлось Игорю Дмитриевичу уйти.

Смирнов вплотную подошел к Звереву и шепотом спросил:

– Ты зачем передал Жилинскому пистолет?

– Я считал, что он должен застрелиться, – четко ответил Витольд. Смирнов приблизил к нему свое мокрое от пота, воспаленное лицо и не то чтобы прошептал, просвистел скорее:

– Нет, скот, ты считал, что он должен застрелить меня, – и, развернувшись, направился к Махову. – Извини, Леня, наворочали мы тут. Тебе с бригадой всю ночь лопатить. И пожалей нас, стариков, отпусти на сутки, умаялись мы очень.

– О чем речь, Александр Иванович!

62

Они – Смирнов, Спиридонов, Казарян и Кузьминский вышли из бункера на волю. Александру казалось, что, вдохнет свежего воздуха и полегчает. Вдохнул, но не полегчало. Они шли мимо курзала и слышали, как там свежий молодой женский голос под гитару допевал романс "Капризная, упрямая".

– Алуська, – как бы гордясь, узнал Кузьминский.

Раздались аплодисменты, а после аплодисментов возник спокойный и глубокий баритон Игоря Дмитриевича:

– Дамы и господа! Друзья! Поблагодарим наших милых гостей за этот чудесный импровизированный концерт, за то удовольствие…

Они свернули за угол и продолжения речи не слышали.

…В "джипе", посидев немного за баранкой, Смирнов сказал виновато: Чевой-то я притомился, пацаны. Рома, будь добр, веди машину.

Алик ушел на заднее сиденье. Смирнов с трудом сдвинулся направо, Роман сел за руль и понеслись.

Когда подъезжали к Москве, Смирнов хрипло спросил:

– Который час?

– Половина одиннадцатого, – поспешно ответил Алик, давно уже с тревогой наблюдая сзади странно изменившийся смирновский полупрофиль и приказал Роману: – Сразу же ко мне.

– Перевертыши на веревочке, – вспомнил вдруг чупровские слова Смирнов. – Сколько же их там, перевертышей на веревочке.

– Где? В Белом Доме? – не отрывая взгляда от дороги спросил Казарян. Он не видел лица Смирнова и поэтому просто вел беседу.

– Всюду, всюду, всюду… – бормотал уже Смирнов. Дикая боль, боль, которой он никогда не испытывал, он, получавший в свое многострадальное тело и пули и осколки, дикая эта боль огненным прутом как раз посередине разрезала его грудную клетку. И впервые в жизни Смирнов произнес слова: Болит, болит.

– На Пироговку, Рома! – в ужасе закричал Алик. – Скорее, скорее! У него инфаркт!

Смирнов еще помнил, как сквозь болевую шоковую пелену, прорывались разговоры:

– Сейчас, сейчас врачи спустятся.

И свое:

– Больно, больно.

– Успеешь?

– Еще не понимаю.

– Отек легких?

– В начале.

И свое:

– Больно, больно.