День и ночь, 2009 № 03

Он оставил пожитки в сберегательной камере, камере хранения и двинул прямо, нельзя же ехать дальше с таким грузом внутри. Чем дальше от вокзала, тем светлее домики, пятиэтажки, с балкончиками, в бесконечно сером пейзаже проявились оттенки бурого, и иногда даже жёлтого, веселей стало идти, чувствовать. Вот и площадь появилась. Здесь было просторней, чем между домов, только огромное здание тюрьмы мешало вдохнуть полной грудью. Он подошёл к фасаду, на тюрьме было написано: «Если у вас есть слёзы, приготовьтесь пролить их», а выше огромные каменные, или бетонные буквы возвещали: «Областной драматический театр имени Шекспира». Напротив тюрьмы-театра, метрах в пятидесяти, на пригорке, на каменном возвышении стоял каменный человек и закрывался рукой от солнечных лучей, которых не было. На постаменте тоже была надпись. Ленин. Вблизи стало заметно, что Ленин не закрывался от солнца, а показывал на него, его лицо было одухотворённым, он не сомневался, что рано или поздно это солнце взойдёт на небосклоне, и всё будет необыкновенно. Серый город станет золотым, лица людей просветлеют, появятся улыбки, сначала скрытые, стыдливые, как же, быть счастливым некрасиво, нельзя, все только и ждут войну, люди созданы, чтобы ждать войну, а потом, попозже, конечно не сразу, не сейчас, улыбнётся весь город. Пройдёт ещё какое-то время, и, каждый станет, кем захочет. Редко кто из горожан верил в это, но были ещё такие, которые верили. А когда вера их шаталась, они приходили на площадь и поклонялись камню.

2. Дорога

Автобус «Лежачий Камень — Старый Пруд» отправлялся от автостанции каждые два часа по Цельсию, или несколько раз в день по Фаренгейту, лучше всего же держаться шкалы Кельвина, тогда можно было безошибочно попасть в расписание, а если ещё спросить у водителя «Когда отчаливаем?», и прислушаться к его словам, то, если он не обманет, можно и не задумываться о шкалах, а увязать свои заботы с движением солнца, слева направо, так, как оно движется, по предписываемому маршруту. Маршрутную карту выдавали и водителю, там, в бумаге, были всякие записи, куда и во сколько он должен попасть, и что после этого делать дальше, ехать быстро или подождать какое-то время, остудить двигатель, добрать пассажиров на промежуточной станции или оставить места в автобусе пустыми, позлить тех, кому хочется ехать. Сколько желающих скапливается на станциях! Не хотят ходить, нет, прокати их, подвези, подай транспорт и доставь, куда надо, целыми и невредимыми. Ладно. Добренько. Посмотрим «Путевой лист». Билеты проданы и свободных мест нет.

— Свободы нет. Не возьму.

— А несвобода есть?

— Немерено, невидимо, несчитано.

— А нас возьмёте?

— А сколько вас?

— Шесть человечков.

— Возьму, ладненько. Как не взять шестёрку отважных. Уйдёт контролёр, и заберу вас всех гуртом.

— А нас троих?

— С мешками?

— И с узлами!

— А что в узлах?

— Добро везём домой, мы его на колени себе возьмём, чтоб не мешало.

— Гарненько, узлы я положу в багажник, а вас — в салон.

— Мы — как-нибудь, доехали б пожитки.

— В багажнике им будет хорошо.

— Спасибочки, спасибо. А когда садиться?

— Я скажу.

— И нас возьми.

— А вас багато будет?

— Да где-то дюжина.

— А нельзя точнее?

— Семнадцать человек.

— Так разве это дюжина?

— По-нашему ага.

— Такая дюжина не по душе мне.

— Да мы заплатим за каждую живую душу.

— А что, и неживые есть?

— Нет, нету неживых.

— Так зачем пугаете?

— Не, не пугаем, так сказал я том смысле, что за всех уплотим.

— А ехать далеко?

— До Грязей.

— Могли б пешком дойти.

— Смеётесь вы, чи как?

— Возьму, возьму. Я дам вам знак, когда садиться.

— А меня возьмёте?

— Что, одного?

— Да я ж худой.

— Худого, так и быть, возьму. А жирного не взял бы.

Автобус «Л. Камень — С. Пруд» зарычал, грудью и желудком сразу, разогревая внутренности, готовясь к марафону. Его шум растворился в рёве громкоговорителя, который предупреждал пассажиров об их миссии не бросать бычки, где не надо. Но громче всех гаркнул водитель автобуса:

— Старый Блуд! — прокричал он, как выстрелил, как дал короткую очередь из автомата.

Казалось, взмыла вверх сигнальная ракета. К автобусу, из которого высунулся чудо-водитель, рвануло всё живое. Люди, стоявшие и там, и сям, на всех платформах автостанции, устремились к одному автобусу. Автостанция опустела, обезлюдела. Все спрятались в автобусе. Водитель набрал полные лёгкие воздуха, литров десять, но повторно кричать не стал, все, кому надо, были уже здесь, у него в салоне.

— Желаю всем добрейшего пути. — Спасибо, Гринвич!

— А кто этот Ринвич? — спросил один пассажир другого.

— Наверно, министр автотранспорта.

— Фамилия чтой-то не наша.

— Ну, можеть это евонный ангел-хранитель.

— Это — да, можеть, можеть.

Рейс был последним. За окнами автобуса появились первые, ещё робкие сумерки. Водитель закрыл дверь в салон, отгородился от окружающего мира, потом задёрнул шторку у себя за спиной, отделился и от ближнего пространства, и, оставшись почти наедине со своим большим стальным конём, отдался восторгу движения.