День милосердия

Дрогнули, растаяли и потекли хозяйские сердца, когда однажды в нудный выходной день Кира вдруг вышла из своей комнаты и, смущаясь, попросила Ольгу дать ей подержать Васю. Дескать, давно хотела поиграть с ним, но стеснялась. Полугодовалый бутуз доверчиво потянулся к ней, засмеялся беззубым ртом. Это был высший знак доверия: Кира стала своим человеком в доме. «Дите не обманет, — заключил дядя Гоша. — Хороший человек, говорят, не редкость, но это кому как. Нам, считай, повезло».

Наступила зима. Петр приходил чумазый, пропахший бензином и солидолом, брал в сарае пихло и метлу, принимался расчищать дорожки во дворе, сгребать снег с тротуара на своей территории, приписанной к усадьбе. Потом возил воду в трехведерном баке на саночках от колонки через два квартала, заполнял бочку в теплых сенях. Натаскивал дров, угля, закрывал ставни и только тогда начинал раздеваться, усталый, голодный, сердитый. Стягивал у порога валенки, промасленную свою робу, ватные штаны и телогрейку, разматывал влажные от пота портянки — босиком, в нательном трикотажном белье шел к столу, садился, клал руки на клеенку и тихо ждал, молча глядя в окно на тускло освещенный двор, заваленный снегом. Ольга выносила из спальни и швыряла ему под ноги войлочные тапки, сухие и теплые, прямо с печки, разбирала у дверей гору его одежды, развешивала, раскладывала для просушки. Он шел умываться, цокал соском рукомойника, плескался и фыркал — ужинать садился посвежевший, с мокрым чубчиком, с каплями воды за ушами. Ольга наливала полную тарелку борща, ставила миску капусты с подсолнечным маслом, огурчики, бруснику и стограммовый граненый стаканчик водки, настоянной на лимонных корочках.

После ужина обычно смотрели телевизор, частенько прикатывал дядя Гоша, изредка выходила Кира.

По средам, когда телевизор «отдыхал», Петр брал «Порт-Артур», единственную свою книгу, подаренную месткомом северного автохозяйства «за высокие показатели в соцсоревновании и трудовую дисциплину», и ложился в постель. Медленно, с трудом прочитывал две-три страницы, глаза слипались, он тер их, таращил, тряс головой, но тщетно — книга валилась из рук, он отворачивался к стене и засыпал, крепко, до утра.

В декабре Петру исполнилось тридцать пять лет. Приготовления к празднованию начались задолго до именин: Ольга завела брагу в двадцатилитровой бутыли, ведерную кастрюлю кваса; заранее был сварен холодец и в мисках — штук с десяток — выставлен на веранде. Последние дни Ольга крутилась как заведенная: то в магазин, то на рынок, то Ваську кормить, то у печки следить, чтоб печенье не пригорело; гусь в духовке сидит, тесто из квашни лезет — к вечеру ноги не ходят, пятый месяц беременности, тяжело. Кира посмотрела-посмотрела, взяла на два дня отпуск, повозилась с Васькой, со стряпней помогла. И все у нее так ладно да споро получалось, что Ольга плечами пожимала: барышня вроде, а такое уменье. Торт из манки со сметанным кремом сделала — Ольга ахнула: «Вкусно-то как! Откуда научилась?» — «От мамы. Она выдумщица, по-своему все делает». — «Смотри ты! Специально обучала тебя?» — «Нет, она меня не подпускает к плите, это я случайно как-то помогала ей и запомнила». — «Ишь ты! А че не подпускает-то? Жалеет?» — «Не хочет, чтобы я время на пустяки тратила». — «Видал ты, пустяки! А замуж выйдешь, как будешь? В столовку на пару?» — «А я за повара выйду», — в шутку сказала Кира. «Как так? — всерьез удивилась Ольга. — В этом деле не спланируешь. Я вон об летчике мечтала, а прилетел шофер». — «Да шучу я. Просто ни к чему мне все это, не до этого, понимаешь? Чтобы стать настоящим художником, надо много работать: читать, рисовать, думать. На все времени не хватит, приходится выбирать что-то одно: либо искусство, либо семья». Ольга неодобрительно покачала головой: «Я, конечно, человек посторонний, хочешь слушай, хочешь — нет, но все ж таки скажу. Вот ты говоришь, выбрала без семьи, а как жить-то будешь? В семье ты как в крепости: защита и опора, — а в одиночку? Это ж как в одном бюстгальтере выйти, так немужней быть. Я-то знаю. Мужичье распроклятое кобелирует вокруг тебя, кажный норовит облапать да еще чего в таком же духе, а ты и слова не скажи, холостая потому. А вдруг среди них, кобелей-то, он, твой законный, ходит — отпугнешь невзначай, вот ведь страшно-то. А ты смазливая, за тобой ох как увиваться будут. Раз не устоишь, два, а там пойдет-покатится. Есть такие прохиндеи — жуть!» Кира слушала, посмеиваясь. «Я — заколдованная, не покачусь», — сказала она. Ольга всплеснула руками: «Ты же дите еще, мать-то куда смотрит? Вот чего я не пойму. Она-то как может на такой путь толкать?» — «Мама у меня человек! Голос у нее прекрасный, могла бы стать певицей, и я уверена, стала бы, если бы не папа. Из-за него бросила. А он — начальник шахты, и это его потолок». — «Так она любит его?» — «Одной любви мало». — «Вот те раз! А если вообще без любви живут?» — «Ну, разные люди бывают на свете…» — «Любовь — это же такое счастье, наверное», — с болью вырвалось у Ольги.