День мёртвых

Места мы взяли посередине — очередное компромиссное решение.

В кинозале, кстати, было полно мертвецов, и среди них оказалось немало подростков, что сильно меня смутило. Я никогда не был чувствительным, но видимо, день сегодня такой…

Наконец свет погас, и началась реклама. Париж смотрела её через новенький брюлик. Деда ворчал. Бабуля Олимпия доверительно общалась с чучелом Адика. Мама протяжно вздохнула и обняла отца. Зигмунд уселся с самого края и зачем-то надвинул шляпу на глаза. Собрался поспать? Неужели он уже превратился в живого?

Скажу сразу, кино я не смотрел — всё моё внимание было сосредоточено на драгоценной подвеске, и у меня почти получилось, но блин! В таком деле «почти» не считается. А потом меня запалили, и Париж, проведав о моих намерениях, поменялась местами с бабулей, и в меня уткнулась гадкая морда мёртвого пуделя.

Я невольно посмотрел на неё, и в этот миг в стеклянных глазах Адольфа отразился чужой. На секунду показалось, что жуткий ксеноморф, раздвоившись, застыл, изучая меня. Я аж подпрыгнул. Фу!

Эта омерзительная случайность вернула меня на какое-то время к экрану, а потом в зале раздались чьи-то крики. Сперва на них не обращали внимания — сцена была действительно страшная, не грех испугаться, но затем, когда началось бредово-романтическое отступление, крики почему-то усилились, и к ним добавился истошный вопль.

Наконец смотритель включил в зале свет, и моим глазам открылась ужасающая картина: тихоня Зигмунд, рыча и чавкая, пожирал сидящего в переднем ряду зрителя. Тот сидел смирно, не шевелясь, и, по всей видимости, уже скончался.

Но не только треклятый Зигмунд неожиданно предался каннибализму — слева целая группа застигнутых врасплох киноманов отбивалась от настойчивой в своём желании пышногрудой дамы с перекошенным окровавленным ртом. Кажется, она успела укусить двоих, а то и троих соседей по ряду, и алые слюни, пузырящиеся как у бешеной собаки, непроизвольно стекали на нарядную кружевную блузу.

Бабушка охнула и крепко сдавила Адольфа. Париж приближалась к обмороку, а дед вскочил. Отец вскочил следом и крикнул:

— Бежим!

Мы кинулись к ближайшему выходу.

В фойе царила паника. Народ бежал во все стороны и вопил на все лады: внезапно взбесившиеся мертвецы, возжелавшие крови и плоти, гнались за своими жертвами, попутно впиваясь в плечи и прокусывая ляжки: число поражённых необъяснимым недугом росло в геометрической прогрессии. Лишь чудом мы прорвались к эскалатору, и это дало нам целую минуту передышки.

Теперь все с ужасом смотрели вниз, на зону фастфуда, где творилось чёрт-те что. Там, где раньше мирно попивали колу и закидывались пиццей, ныне разыгралось пиршество совсем иного рода: кровожадные мертвецы пожирали всех без разбора; перевёрнутые столы превратились в баррикады, а стулья в оружие. Пахло горелым маслом и кровью.

Я не сдержался и крикнул:

— Галактика в опасности!

«Галактика» действительно была в опасности, и мы вместе с ней.

— Вперёд, на выход! — завопил отец.

Затем он схватил большой барный стул и стал расчищать нам дорогу. За отцом бежала перепуганная до смерти мама, успевшая вооружиться бутылкой вина. За ней нёсся дед, сорвавший со стены огнетушитель. Бил он метко и крепко. Париж визжала как сумасшедшая, толку от неё не было никакого. Я же прятался за бабулей, которая отбивалась от свихнувшихся мертвецов любимым пуделем. Под конец грязно-белые кудри Адольфа так густо окрасились кровью, что пуделёк стал выглядеть просто адски — всё-таки имя предвосхищает судьбу.

— Ну вот, он испортился, — горестно вздохнула бабушка, бросая Адика в толпу новоявленных зомби.

Каким-то чудом мы оказались на улице, причём одни из первых! Вертушку на входе заклинило, но мы выбрались через боковую дверь. К ней тут же подскочили полицейские.

Ну, не знаю, как долго они смогут сдерживать обезумевших мертвяков.

Удивительно, но на площади по-прежнему было спокойно.

— Все целы? — дрожащим голосом спросила мать.

— Да! — непривычно дружно ответили мы.

— Готов поспорить, это всё новые нанороботы, — заявил дед.

— Точно! — согласился я, вспоминая Зигмунда.

— Наверное, они вступили в какую-то реакцию со старыми, и началось, — предположил отец. — Вопрос: это было сделано намеренно или случайно получилось?

— Ты всегда во всём видишь заговор, — заметила мама.

— Разве?

— Надо убираться отсюда, — сказал я, поглядывая на стеклянный фасад. — Скоро это затишье кончится.

Толстые стёкла, густо залитые кровью, начинали трещать от ударов; полицейские готовились к обороне.

— Каков план? — поинтересовался дед.

— Идём домой, — решил отец. — Запрёмся в квартире и будем ждать оповещения. А там видно будет.

План был не ахти, так как близость ТРЦ сильно смущала, тем не менее мы последовали за отцом.

— Я вот что думаю, Виктор, — негромко заговорил дед, поравнявшись с папой, — если это намеренная провокация, значит, никакой реформы не будет. Кто-то этого сильно не хочет, наверное…

— Может, и так.

— Скверно…

— А что, если их не сдержат?! — внезапно завопила Париж. — Что, если они придут за нами?!

— Так, без паники! — приказал отец. — И давайте поторопимся!